Дмитрий с Андрюшкой Поляковым пытались на лыжах походить по полю, поискать следы, где по ночам виделись "огоньки". Но никаких следов на снегу не было. И все поверили разговорам, неизвестно откуда и взявшимся, что это нечистый дух Татарова бугра радуется несчастной вести, кою накликали на себя сами же люди.
Дома у Кориных особого разговору об "огоньках" не было. Яков Фиќлиппович сказал, что лучше будет, если об этом не только не говорить, но и не думать. Тем и не вызывать еще большую напасть, не допускать до себя темные силы. Отгонять их вот и молчанием о них.
4
Нельзя сказать, чтобы дедушка и Яков Филиппович сильно встревожиќлись вестям о сплошной коллективизации. Пытались рассуждать о том по-своему: "Как вот думать, что для худа всей державы хотят нас, муќжиков, в общее стадо ввести принужденно. Взять ту же монастырќскую коммуну в Вознесении. Живут монахини сообща в ладу. Саќми и землю пашут трактором, кирпич обжигают, два ветряка поставили, электричество от них провели, скотные дворы ладные. Экскурсии вот к ним ходят. Отвеку мужик русский в общине состоял. И тут бы из этого исходить, самим все решать, быть хозяевами, если уж не избежать, колхозов. Но и сомнения не оставляли: так ли все будет-то?
Осознавая, что в колхоз их так или этак, но загонит, Яков Филипќпович и отец втолковывали это и своим мужикам: лучше уж самим, чем под нажимом насильственным.
Но таких рассуждений моховцы не могли в толк взять. Как это со своќей полоской и всей живностью расстаться. Да и у самого дедушки вера сникала в то, что по мужикову слову дело устройства деревни пойдет. Доходили вести, что в колхозы "загоняли". Все твое сгребали в общую кучу, а там оно в негодность приходило без своего глаза хозяйского. Выселяют зажиточных мужиков не то что из своих ладных домов, но и из сел и деревень, увозят в неизвестность.
Через ближайшую к Мохову станцию один за другим тянулись эшелоны под стражей с живым людом в телячьих вагонах. Называли этих людей лишенцами, многие не выдерживали и умирали дорогой. Их выволакивали из телятников и ночью зарывали в лесу. Слухи шли о страшном голоде в южных хлебных краях, измором деревни берут. Страшное твориться, такого и при Мамае не было. Старухи рекли: "Конец света приходит". У ладных мужиков падала вера в свою жизнь. И их, как вот и тех, разорят и увезут в телятниках. В гражданскую войну тлела еще надежда, кончится все и усмирится разбойный люд и жизнь пойдет по-прежнему. А тут как понять — откуда беда?.. Моховский Шадровик терял силу схода. О несогласии с властями как вслух, слово на миру сказать, в коем уже не может быть согласия. Деревня замерла, все в ней затопорщилось, пошло на излом, затрещало, как зимний лед при внеќзапной большой воде.
Дядя Дмитрия, старый брат отца, размышлял обо всем по-своему. Хоќдил в сарайчик-мастерскую к младшему брату, слушал молча робкие жаќлобы на жизнь мужиков. И однажды наедине сказал брату своему:
— Я решил, Данюха, все свое хозяйство порушить. Отряжу сыновей в город, а там и сам с маткой и дочерьми… Меня так и так к рукам приберут. Так лучше уж самому. Со дня на день и жду, вот-вот подкатятся. И то боюсь, успею ли?..
Отец отговаривать старшего брата не стал. Понимал — правда за ним. Но сам во что-то верил. В судьбу вот что ли. Может и не так все выќйдет, как где-то там, откуда в телятниках людей увозили?.. Советоќвался со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем. И тот, ссылаясь на какие-то свои предчувствия, взывал отца к претерпению, сказал:
— Федору-то и велено так поступить, а для тебя нет того знака.
У дяди Федора была семья из восьми человек. Две лошади, стриќгун, три коровы. Сам старательный, мастеровой. Зимой катал с сыноќвьями валенки в отдельной избе-мастерской на задах. Старший сын заќнимался извозом. Все в то время на мужицкой лошадке держалось. Друќгой сын ходил с Глебом Федосеичем плотничать. Летом, в сенокос, в жатву — споро со своим хозяйством управлялись. Маломощным помогали. Казенные покосы кортомили, вдоволь запасались сеном и кормами для своей скотины. Излишки продавали.
И вот разогнал дядя Федор взрослых сыновей и дочерей по городам. Все, что можно было — распродал. И сам уехал к сыновьям в Ленингќрад. Дома оставил тетю Арину с младшей дочкой. Но вскоре и их заќбрал. Дом продал. То, что обернется жизнь деревни к лучшему, не веќрил.
Так появилась первая дыра, казалось бы в нерушимом Мохове. Другие, уезжая, дома оставляли за собой, думая вернуться. Я дядя Федор решил и корни порвать.
Ровно в подтверждение догадок дяди Федора, заявились агитаторы, "антихристовы вестники", как нарекли их старухи богомолки. Сначала заехали в Большое село, потом пошли по маленьким деревням. И вслед за ними началось раскулачивание.
Из Мохова увезли кузнеца Акима Галибихина, мельников Ворониных и еще две семьи. Одного из них совсем незажиточного, но как говориќли через чур "языкастого", Гаврюху Сонкина. Мишуха Евгеньев, молодой парень, выломал из огорода кол и с матерщиной бросился на уполномоќченных. Парень ухаживал за дочкой Гаврюхи и заступился за невесту. Сонкиных тут же услали, а сам Мишуха вынужден был тайком уехать из деревни, опасаясь, что и его заберут. Подался на Ляпинские болота, где отбывали кару осужденные на малые сроки. Семья Евгеньевых была бедняцкой, но из-за сына подкулачника ей уже не было почета. Самого Мишуху в Ляпине не тронули, но держали под стражей как и заключенных. В Отечественную войну оставили его на тех же Ляпинских болотах на торфе, хотя Мишуха и просился на фронт, клялся, что будет защищать Родину и Сталина.
Хорошие дома кузнеца Акима Галибихина и мельников Ворониных переќвезли в райцентр. Мохово потеряло свою ладность красивой деревни.
О дяде Федоре Корине ходили разные пересуды. Скорее одобрительные. Перехитрил вот он власти, сам без их помощи ликвидировался. А дожќдись он раскулачивания, и младшему брату, Данилу, не сдобровать бы. А так нельзя было сказать, что Игнатьич брат кулака. Сестры отца, тетки Дмитрия, были замужем в других деревнях, дальних от Мохова. Семьи их тоже были раскулачены и высланы, но это уже были не Корины.
Молва, как звериные завывания по ветру, несла вести о загонах в колќхозы. Но там, где страх — там и смешное с досадой. Безлошадный мужик-зимогор — за колхоз. Надоело ему и со всей коровенкой вожжаться и по чужим людям ходить, за кусок хлеба спину гнуть. А баба его против колхоза. Как вот им одну единственную коровенку разделить… Без коровы одного мужика в колхоз не примут. Моховцы обменивались думами и ждали, что и к ним вот-вот заявятся агитаторы-уполномоченные. И всех запишут в колхоз. Один мужик заколол свою дойную корову, чтобы не забрали ее в колхоз. Другой проныра, пришел к нему ночью с топором, отрубил от коровьей туши заднюю часть и пристращал: "Вякнешь, тут же докажу и упекут тебя как вредителя колхозного дела". Это было начало большого затылоглазия.
Запали в душу Дмитрия разговоры и рассуждения той поры со Стариком Соколовым Яковам Филипповичем. Как вот все было предречено, так и проќисходит. И дальше будет, коли в самом народе смутьянство берет верх над рассудком. Самому-то человеку по воле своей до такого разора своей жизни как дойти. У нас вот здесь, на Татаровом бугре святость была порушена. И скверна зла ушла вглубь земли нашей, в лоно ее проникла. Вот и обуяло нас неугодие. Это как в самом человеке — хворь в одном месте берется, а недуг-то всего его разбирает. Из таких вот огреховленных мест, как наш Татаров бугор, скорбь на люд и на-ходит. Христово слово и исполняется: чему неминуемо случиться, то и случится. В том закон и пророки.
Вели такие разговоры Яков Филиппович с отцом при Дмитрие. Этим как бы и вводили его в свои мирские раздумья о длении жизни. Чтобы поќ том вспомнил он все и повторил тем Кориным, кои будут на этой земле жизнь свою устраивать по-иному. Пора этого "иного" не минует их.
И как бы уже смирясь с тем, что неладное должно свершиться, не удержались от высказов своих усмотрений на события. Не так бы вот все должно делаться-то. Жизнь-то идет из нашего далека своим чередом. Чего бы ее подхлестывать, как не больно резвую лошаденку. Первоначалом-то не входило в задум зауздывать мужика как эту лошаденку. Головокружение вот и вышло при изломе жизни. Были ведь и те, кто остереќгал от узды на мужика. Бухарин-то как говорил: не допускать насилия, приневоливания. На Ленина ссылался. Но вот где Ленин, чьей волей взят?
