Значит, она пробралась по этому ходу. Амурат-бей продвигался вперед впотьмах, лавируя между балками, покрытыми пылью и паутиной. Добравшись до другого конца туннеля, он уперся в дверь. Толкнул ее — она была незаперта. Он очутился в широком коридоре верхнего этажа дома Аргиряди.

Амурат-бей огляделся вокруг. Под одной из дверей виднелась полоска света. Он направился туда.

Проводив Бориса, София быстро вынула черный шерстяной костюм, переоделась, положила в дорожную сумку все необходимые вещи.

Посмотрела на часики на отвороте жакета: было полдевятого. Надо спешить: фаэтон, наверное, уже ждал ее возле церкви. Она задернула окно наполовину занавеской, как условились с Борисом. И вдруг вспомнила о синем аметисте. Ей захотелось надеть брошку в этот вечер. Войдя в комнату отца, она открыла сейф и вынула брошку. Вернувшись к себе, приколола ее, стоя перед зеркалом.

«Где сейчас Борис?…» — подумала она, глядя на темные переливы камня.

Волосы у нее растрепались. Она поправила их рукой. Потом, улыбнувшись, взяла гребень и подняла руки над головой. И тогда увидела в зеркале Амурат-бея, появившегося в дверном проеме.

Опустив руки, София медленно обернулась. Счастливый блеск в ее глазах угас, сменившись холодным ожиданием. Тяжелое предчувствие стеснило грудь. По спине пробежали мурашки, но внешне она осталась спокойна.

С минуту дочь Аргиряди и Амурат-бей молча смотрели друг на друга. В напряженной тишине словно бы ощущался некий вызов.

Амурат-бей следил за каждым ее движением, за выражением ее лица. И в холодном, тревожном выражении ее глаз угадал подтверждение своему подозрению.

Сделав два шага вперед, он спросил хриплым, чужим голосом:

— Это вы взяли план из сейфа в моей комнате?

София чуть заметно вздрогнула. Она никогда не думала, что ей придется отвечать на такой вопрос. Как надо на него ответить? Как поступил бы Борис? Ей ничего не приходило в голову. Но она почувствовала, что лгать бесполезно. Никогда в жизни она не лгала. Не унизит себя ложью и перед этим турком. Она посмотрела на него холодным взглядом и произнесла ясно и твердо:

— Да. Я взяла ваш план…

Для Амурат-бея это прозвучало, как выстрел. За всю свою долгую военную жизнь он ни разу не слышал подобного ответа, тем более не ожидал услышать его сейчас. Он почувствовал себя сраженным, униженным до предела. Это чувство завладевало им все больше, туманило сознание, пробуждало в нем первобытный инстинкт отмщения, уничтожения.»

Рука его потянулась к кобуре и вытащила пистолет. София продолжала стоять неподвижно в своем черном костюме — немного бледная и удивительно спокойная.

«Точно так было на мосту, — подумала она, — как это напоминает Бориса…» И эта мысль вызвала в ней тайное чудесное волнение, разлившееся теплом, согревающим ее окоченевшие от напряжения руки.

Амурат-бей продолжал смотреть на нее. Глаза ее были глубокими, синими и очень спокойными. Это спокойствие явилось для него последним ударом. Легкая краска выступила у нее на щеках. Рука его дрогнула. Сейчас должно было случиться самое ужасное, самое позорное: он хотел опустить пистолет. Усилием воли он вернул себе прежнее чувство — жажду мести. И сознавая, что никогда в жизни не встречал ничего более прекрасного, нажал на спуск.

Прогремел выстрел — один, другой, третий.

София покачнулась, словно собиралась сделать шаг вперед, потом наклонилась и упала ничком на пол, вытянув вперед руку.

Амурат-бей вышел. Ноги у него подгибались, глаза застилало туманом.

Он пересек двор, у входа в свое крыло, где еще горел оставленный солдатами фонарь, обернулся. Вверху, среди ветвей деревьев, смутно белел квадрат ее окна.

Амурат-бей провел рукой по лбу и пошел вниз по улице, ведущей к Марице.

Морозный воздух постепенно приводил его в чувство в сознании стало проясняться все, что случилось за день.

Остановившись, он посмотрел вниз. Там, на нижних улицах, пели солдаты, неслись вскачь кони.

Русские вошли в Пловдив. Это были их эскадроны.

Только сейчас Амурат-бей заметил, что он без шинели и головного убора. Нащупав на поясе пистолет, бегом бросился к темному берегу реки. Добежав до сгоревших складов старых казарм, он увидел, что рядом с разрушенным мостом русские спускают на воду понтоны. В свете костров фигуры людей казались гигантскими.

Со стороны Каршияка доносились голоса болгар. Местные жители загоняли в реку телеги, чтобы укрепить понтонный мост, по которому должны были пройти войска и орудия. Пение драгун затихло, слышалась лишь ожесточенная стрельба где-то южнее. Вероятно, русские атаковали вокзал.

Амурат-бей посмотрел на темную ширь реки, на холодное ночное небо, и ему показалось, что мир замкнулся именно здесь. Дальше были лишь непроницаемый мрак и пустота. Он расстегнул кобуру и вынул пистолет. Нет, не здесь! Его труп не должен достаться врагу, когда завтра тот будет торжествовать победу в этом городе. Он быстро двинулся вдоль берега и неожиданно увидел во льду огромную трещину, в которой колыхалась темная вода Марицы.

Да, здесь. Тут от его трупа ничего не останется. Он сунул руку в карман, чтобы проверить, нет ли у него с собой каких-нибудь документов, которые не должны попасть к неприятелю.

Амурат-бей сделал глубокий вдох. Ледяной воздух бурно и освежающе хлынул в его легкие. Он сунул дуло пистолета в рот и, глядя на черную поверхность воды, нажал на спуск.

Подойдя к дому Доцова, Грозев увидел свет в нижней комнате и понял, что Рабухин уже ждет его.

Он постучал, как было условлено, и дверь открылась. Рабухин стоял в глубине комнаты возле ящика, обитого внутри белой жестью. В одну стенку ящика было вставлено стекло в форме буквы «Г». Это был фонарь, с помощью которого надо было сигналить наблюдателям на противоположном берегу.

— Вот, — Рабухин поднял ящик и поставил его на стол, — готово!..

Из внутренней комнаты вошел Матей Доцов с тремя большими керосиновыми лампами в руках. Поставив их на стол, он снял стекла, тщательно протер.

— Ну, теперь надо поднять фонарь на чердак! — сказал Рабухин. Вдвоем с Грозевым они осторожно понесли ящик. Впереди шел Матей с горящей свечой.

Чердачная каморка Бруцева была ледяной. На нарах семинариста валялось одеяло. На других нарах в углу лежали вещи Искро. Увидев этот маленький узелок, Грозев вдруг ощутил, что будто снова встретился с юношей.

Матей распахнул слуховое окно. С Марицы дул холодный ветер. Посмотрев на часы, Рабухин зажег лампы и закрыл стеклянную стенку ящика куском картона. Втроем они подняли ящик и поставили на крышу перед окном.

— Сейчас поймем, дошли ли уговор о сигнализации и маркировка до наших, — проговорил Рабухин, всматриваясь в противоположный берег.

В квартале Каршияк на берегу реки горели костры, возле них ощущалось необычное оживление.

Взяв бинокль, Рабухин внимательно оглядел берег на всем его протяжении.

— Господа, — медленно произнес он, — саперы передового отряда наводят понтонный мост…

Опустив бинокль, он взволнованно добавил:

— Завтра войска Креденера или Шувалова будут в Пловдиве!..

Внезапно загремело одно из орудий на склоне холма. Его поддержали другие орудия.

На том берегу движение усилилось. Рабухин беспокойно взглянул на часы. Ветер завывал над темными крышами города. Высунув головы из слухового окна, все трое напряженно всматривались в неясные очертания Каршияка. Неожиданно над кварталом вспыхнула зеленая ракета. Взлетев в вышину, огонь ее угас. Потом одна за другой вспыхнули три красные ракеты.

— Маркировка дошла, — успокоился Рабухин. — Сейчас должны дать световой сигнал…

Грозев до боли в глазах всматривался в то место, откуда выстрелили ракеты. Сейчас темнота там словно сгустилась. Неожиданно вдалеке, будто из-под воды, сверкнул зеленый квадрат. Свет стал ярче, потом погас. Затем через равные интервалы началась сигнализация. Воздух раскалывался от орудийных залпов, но далекие огоньки, спокойно и уверенно, продолжали то вспыхивать, то гаснуть. Немного погодя ответил Рабухин. Напротив подтвердили получение. Рабухин обернулся.