Тогда где-то вдали послышались чьи-то шаги по лестнице. Они показались ей знакомыми, и она вдруг подумала, что находится в Пловдиве, у себя дома, и это его шаги, которых она ждала столько ночей.

Шаги звучали все яснее, все ближе. Кто-то открыл дверь. Сквозь туман Жейна увидела его силуэт. Это показалось ей настолько невероятным и страшным, что она вдруг приподнялась на подушках — задыхающаяся, бледная как полотно. Его руки сжали ее пальцы. И только тогда она узнала Павла. Она молчала, пока не осознала всего. Потом тихо прошептала:

— Как хорошо, что вы пришли…

Павел почувствовал, как весь мир вокруг него обрушился в прозрачную глубь этого необыкновенно солнечного дня. Наклонив голову, он прижался лбом к ее руке. Ее пальцы коснулись его лица, и Павел замер, согретый этой мимолетной лаской, которую он ждал всю свою жизнь.

К началу ноября сведения о положении на фронте были все еще неясными. Но одно было несомненно: с каждым днем кольцо вокруг Плевена сжималось. То, что маршал Сулейман-паша принял на себя командование силами в квадрате Русе — Шумен — Силистра — Варна, не только не принесло обещанного перелома в ходе войны, но и не облегчило положения осажденных.

Грозев дважды собирал людей в бараке на Бунарджике, но вел себя осторожно и в дальнейшем предпочел держать с ними связь только через Тырнева. Турецкий шпионаж в городе усилился. По корчмам, постоялым дворам, по всем перекресткам сновали сомнительные личности, ко всему прислушивались и приглядывались.

Погода была холодной и пасмурной, и они с Рабухиным иногда часами оставались наедине, увлеченные разговором, пытаясь прогнать чувство оторванности и вынужденного бездействия.

Через Илича пришло несколько сообщений. Но Джурджу не ставило никаких определенных задач, ограничиваясь лишь общими советами, которые обоим были известны. Советы эти явно исходили от второстепенных лиц в комитете. По всему было видно, что ядро эмигрантов уже переместилось на освобожденную территорию Болгарии.

Грозева мучило состояние неопределенности. Ему не сиделось на месте, он то возбужденно шагал по комнате, то заводил длинные разговоры с Рабухиным или принимался читать все, что Бруцев и Калчев ему принесли.

Лишь по вечерам, когда они ложились спать и в комнате слышалось ровное спокойное дыхание Рабухина, Борисом вновь овладевали мысли о Софии. Он вставал и подходил к окну. Холмы были окутаны туманом, и город казался далеким и загадочным.

Только к середине ноября Тырнев принес новости, нарушившие кажущееся спокойствие их жизни. Приближались события, которые должны были положить конец мучительному ожиданию.

Рабухин получил через Илича распоряжение отправиться в Карлово и установить непосредственную связь со своим штабом через человека, который, судя по всему, скрывался в этом покинутом населением сожженном городке.

После ухода Рабухина предчувствие близких перемен вывело Бориса из известного равновесия — теперь он все дни проводил в лихорадочном ожидании, охваченный радостной надеждой.

Однажды поздним вечером к нему в барак пришел Павел Данов. Он был необычайно бледен. Войдя, закрыл за собой дверь и промолвил глухим голосом:

— Жейна умерла…

Вначале эта новость словно бы не дошла до сознания Грозева. Затем после короткого молчания он сочувственно произнес:

— Какое несчастье для ее родных… Мне кажется, старика поддерживала лишь мысль о Жейне.

Павел подошел к Грозеву. Он явно хотел что-то сказать Борису, но был подавлен и растерян.

Однако Борис этого не заметил. Предложив Павлу стул, он задумчиво проговорил:

— Как несправедлива жизнь… Такая юная, почти ребенок…

— Жейна вовсе не была ребенком, Борис… — возразил Павел.

Грозев внимательно посмотрел на него, не поняв, что именно он имел в виду. Потом сел на лавку напротив него.

— Садись, — он снова указал гостю на стул. — Почему ты не хочешь сесть?

Павел не ответил. Подойдя к окну, он уставился в ночной мрак за стеклом. Потом обернулся, будто собираясь что-то сказать, но промолчал, ин оперся рукой о спинку стула, тень колебания исчезла с его лица, осталась лишь бесконечная усталость.

— Сядь, ты устал, — настойчиво повторил Борис.

— Нет, спасибо, — отозвался Павел, — я просто хотел повидаться с тобой. Пойду… Уже поздно…

Он наскоро попрощался и, наглухо застегнув плащ, словно вдруг почувствовал холод, нырнул в темноту.

— Странный человек… — вполголоса произнес Борис, возвращаясь в барак. Затем он погрузился в документацию старого комитета в Пловдиве, которую вчера принес ему Тырнев. Только глубокой ночью, задув свечу, чтобы лечь спать, он на мгновение вспомнил о Жейне. Мысль о ней вспыхнула и тут же погасла.

Павел шел в темноте по склону холма и думал о чувствах и судьбах людей. Может быть, этому миру нужны столь странные несовпадения, непрерывные поиски и ожидания, надежды и страдания. Может, чувства живы именно благодаря этой неутолимой жажде.

Вокруг расстилался густой и влажный мрак, напоенный печальным ароматом осеннего леса.

Спустя три дня в барак на Бунарджике пришли взволнованные Тырнев и Калчев. Из надежного источника им стало известно, что мютесарифство решило установить строгий контроль за всеми, кто прибывает в город, и обыскивать их при въезде.

Грозев молча выслушал новость.

— Сколько у нас винтовок? — обернулся он к Косте Калчеву.

— Сорок две… — ответил Калчев.

— А сколько у Тырневых?

— Тридцать шесть, — сказал Тырнев, — я спрятал их в сарае под сеном.

Грозев задумался.

— Если нам потребуется действовать с оружием в руках, это оружие должно быть в центре города. А у нас там нет склада, нет надежного места.

Наступило короткое молчание.

Тырнев глянул исподлобья на Грозева и усмехнулся:

— Опять придется нам обратиться к Димитру Джумалии… У него склад в Тахтакале… Это самое удобное для нас место, легко будет раздать оружие людям…

Грозев помолчал, что-то обдумывая, затем произнес:

— Верно… Более удобного места не найти…

Калчев посмотрел на Тырнева.

— Кто свяжется с Джумалией?

— Павел Данов, кто же еще… — пожал плечами Тырнев.

Джумалия прикрыл тяжелую дверь своего склада под Астарджийским постоялым двором.

— Если нужно, здесь можно спрятать не винтовки, а пушки, — сказал он. — Видишь, пустой… А ты развел тут разговоры вокруг да около вместо того, чтобы сказать прямо…

— Правду говоря, бай Димитр, я колебался, стоит ли снова обращаться к тебе, — взглянул на него Павел. — Столько несчастий свалилось на твою голову…

Джумалия зажег сальную свечу и повел Павла внутрь. В глубине помещения была железная дверь. Старик откинул крюк и открыл дверь. На них пахнуло затхлостью и прелой шерстью.

— Здесь, — пояснил Джумалия, осветив длинное узкое помещение, — есть крышка, под ней вход в подвал. Положишь их туда.

Павел оглядел помещение. На полу лежали рулоны грубого сукна и полотна, разноцветная пряжа.

— Удобное место, — произнес он. — Склад материи и пряжи… — Он постучал ботинком об пол.

— Внизу есть другой выход?

— Есть, — ответил Джумалия, — окно, выходящее во двор. Оттуда можно выйти на другую сторону постоялого двора, в переулок суконщиков.

— Хорошо, бай Димитр, — Павел вынул часы, посмотрел на них, — через полчаса должны приехать…

— На фаэтоне их привезут или на телеге?

— На фаэтоне Грудьо, — ответил Данов. — Привезет их наш человек. Они закутаны в сукно — будто тебе привезли материю, — он усмехнулся.

Потом снова огляделся.

— Сейчас, — Павел снял пиджак, — надо подготовить подвал, а ты ступай в склад и жди. Как услышишь фаэтон, сразу зови меня…

Джумалия поставил подсвечник на полку и сказал Данову:

— Если, не дай боже, что-нибудь случится, тут же запри дверь. Снаружи ее трудно открыть. Пока откроют, успеешь выбраться из подвала и через задний двор выйти в переулок суконщиков.