За последние дни Жейна еще больше ослабела. Даже с постели вставала с трудом. После обыска она несколько раз обошла прихожую. Поднималась на верхний этаж и снова возвращалась в свою комнату. Но не ложилась, а сидела, сцепив пальцы рук, взволнованная и напряженная.

Она лихорадочно думала. Правду ли сказал турок? Могли его схватить? Где он сейчас? Мысленно проверяла, что могло бы навести стражников на его след. Успокаивала себя тем, что все в порядке, но голова все равно гудела, была тяжелой, словно налитая свинцом. Горло перехватило, стало трудно дышать. Боль сжала тисками грудь, потом внутри разлилось что-то теплое. Рот наполнился алой кровью. Жейна оперлась руками о стену, ноги ее подкосились.

Она пришла в себя лишь после полудня. Кровотечение постепенно уменьшилось и прекратилось. Узнав об обыске, Павел Данов пришел к Джумалиевым и попал как раз в тот момент, когда у Жейны началось кровоизлияние.

Он взял фаэтон и, объездив всех врачей, нашел, наконец, в Лохутском квартале какого-то армянина, одринского врача, как тот сам себя представил, посадил его на фаэтон и привез к Джумалиевым.

К счастью, доктор Владос, домашний врач Аргиряди, обнаружив оставленную Павлом записку, уже приехал к ним.

Вдвоем с армянином они долго суетились вокруг Жейны, но кровь, похоже, остановилась сама по себе после полудня.

Когда врачи уехали, Павел поднялся из прихожей, чтобы попрощаться с Наталией. Он не хотел беспокоить Жейну и поэтому лишь заглянул с площадки в ее комнату. Но она лежала лицом к открытой двери и увидела его. Поманила рукой. Он остановился на пороге.

— Войдите, Павел, — промолвила еле слышно девушка.

— Вам нельзя волноваться, — сказал он, подойдя к кровати. — Закройте глаза и ни о чем не думайте…

Жейна грустно улыбнулась. Она тяжело дышала, словно в комнате не хватало воздуха.

— Сядьте, — тихо произнесла она, указывая рукой на стул.

Павел сел. В лице девушки, в ее длинных изящных руках, под тонкой кожей которых просвечивали вены, не было ни кровинки. Неестественная и страшная бледность делала ее далекой и как будто незнакомой. Только глаза оставались прежними — красивыми, теплыми.

Немного помолчав, Жейна повернула голову и неожиданно спросила:

— Как вы думаете, Павел, ему удалось убежать?…

Данов вздрогнул. Скорее интуитивно, чем разумом, он понял, о ком она говорила.

Он напряг мозг. Что значил этот вопрос? Джумалия среди них был самым молчаливым, он не мог проговориться. Павел осторожно взглянул в глаза Жейны.

— Не могу сказать… — ответил он. — Но думаю, что удалось.

Они замолчали. Павел неподвижно смотрел на узор одеяла.

— И вы уверены, что он не убит? — тихо произнесла девушка.

Павел опять вздрогнул. Мысли в голове путались. Он чувствовал, что это отражается у него на лице, что лицо его выдает.

— Говорят разное… — медленно начал он, словно обдумывал каждое свое слово. — Но мне не верится…

Посмотрев на девушку, он смущенно улыбнулся и покачал головой:

— Вам нельзя разговаривать… Отдыхайте… Странный вы человек, Жейна. За всех волнуетесь… Вот и с Грозевым… Он здесь всего несколько месяцев, но его судьба вам не безразлична… Почему? Подумайте лучше о своем здоровье… Он вам чужой, почти незнакомый человек…

Жейна внезапно повернула к нему голову. На мгновение в комнате воцарилась полная тишина. Потом она медленно отвела взгляд.

— Нет, Павел, — произнесла она. — Я его люблю…

И прикрыла глаза, истощенная усилием, которое ей потребовалось, чтобы все это сказать.

Павел ошеломленно, непонимающе смотрел на нее. Он видел совсем рядом ее тонкий, нежный профиль, казавшийся в то же время столь далеким. Павел откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки. Самое важное было сейчас не выдать себя!

Он не мог бы с точностью сказать, о чем именно они говорили потом. Жейна о чем-то его спрашивала, он машинально отвечал на ее вопросы.

Вскоре пришел Джумалия. Он был у врачей и, по их совету, собирался на следующий же день послать Жейну с матерью в Герани. Там рядом горы, прохлада, жизнь куда спокойнее.

Что думает на этот счет Павел?

Павел взглянул на него. Да, действительно, так будет лучше. В Пловдиве шумно, душно. Он провел рукой по жесткому воротничку крахмальной рубашки. Потом встал, попрощался со всеми. Его поблагодарили за помощь. Он смущенно извинился.

Когда Павел закрыл за собой дверь, улица, холм, дома вокруг показались ему нереальными, как во сне. Со стороны Мевлевихане доносились звуки саза — играл какой-то дервиш, а тягучие аккорды, печальнее плача, проникали в самое сердце.

Павел огляделся вокруг, потом бесцельно побрел вниз, к старому городу.

— Какой, однако, хитрец, — качал головой хаджи Стойо, кладя в карман счета, лежавшие на столе.

— Есть и похитрее его, хаджи, — сказал Апостолидис, удобно расположившийся на диване.

— Я так и не понял, — продолжал хаджи Стойо, — поймали ли этого негодяя… Шнейдер… Режия… А сам — русский шпион… Вот здесь на диване сидел… Как граф какой… Важный, важный — можно подумать: большой человек… А оказывается… — Торговец зерном снова покачал головой. — Говорю я вам: это все его, Найдена Герова из Копривштицы, семя… Негодяи… Тьфу… — Хаджи Стойо побагровел от гнева. — Репей, грязный репей… Знай я раньше, что так будет, заплатил бы еще лет десять назад какому-нибудь албанцу из Хаджи-Хасана, чтобы он пересчитал ему ребра…

— Мне кажется, Грозева еще не поймали, — авторитетно заявил Апостолидис. Старческий гнев хаджи Стойо забавлял его. — В противном случае было бы известно со всей определенностью. А сейчас и в резиденции правителя, и в мютесарифстве говорят уклончиво… Может, он даже крутится где-то поблизости…

И Апостолидис взглянул на торговца зерном. В глазах старика еще сверкали гневные огоньки.

Аргиряди не принимал участия в разговоре. Он просматривал документы и время от времени клал какую-нибудь бумагу в ящик письменного стола. Его раздражали слухи, ходившие в торговой части города.

— Ну и ну… Что за люди… — хаджи Стойо вытер платком лицо. — Глядит тебе в глаза, а у самого за пазухой нож… Иуды…

София немного задержалась в комнате, пока не разлила кофе и не подала чашки гостям. Потом молча вышла. За закрывшейся дверью заглох низкий голос хаджи Стойо.

С того вечера, когда она в последний раз видела Грозева, прошло два месяца. С самого начала она жила мыслями об их последней встрече, о своем поведении, о том, что случилось тогда и позднее. В глубине души София понимала, что увлечение человеком типа Грозева было бы пагубно для всего сильного и независимого, что она ощущала в крови. Чем больше дней проходило, тем глубже укоренялись в ее сознании эти мысли, заставляя ее все чаще уединяться в своей комнате и думать часами, припоминая мельчайшие подробности недавнего прошлого. Любое прикосновение к ее внутреннему миру София воспринимала болезненно, словно касались ее сердца.

Поднявшись по лестнице, она вошла в свою комнату. Вскоре в доме воцарилась тишина. Аргиряди отправился в торговую часть города, с ним пошли и гости. София смотрела сверху на улицу, убегавшую вниз к мечети Джумая. Как все вдруг изменилось — сразу и необратимо! Не только в городе, но и в душах людей.

Хлопнула калитка. Девушка прислушалась, потом заторопилась вниз, чтобы предупредить Митану: пусть она говорит всем, что ее нет дома! Но старуха уже была во дворе и разговаривала с каким-то незнакомцем.

София столкнулась с Митаной на лестнице.

— Письмо тебе, — старуха протянула ей маленький конверт.

— Мне? — София взглянула на конверт, затем машинально произнесла: — Если еще будут спрашивать, скажи, что меня нет дома…

Потом быстро вскрыла конверт и развернула лист.

Увидела подпись, узнала почерк — и все закружилось у нее перед глазами.

Войдя к себе, села на диван и прочитала:

«Если хотите, чтобы мы с вами увиделись, хотя и совсем ненадолго, приходите к четырем часам пополудни к новой церкви. У часовни вас будет ждать церковный служка. Борис».