— Пусть войдет, пусть войдет, — оживился Аргиряди. — Проси его.
Обернувшись к бею, пояснил:
— Грозев, представляющий Режию,[6] привез письмо из Вены, от Шнейдера.
Бей согласно кивнул. Спустя мгновение в дверях показался вчерашний гость Джумалии; сдержанно поклонившись, он поздоровался за руку с Аргиряди. После чего уселся на стул, стоявший у окна, и сгюкойно расстегнул пальто.
Джумалия почувствовал, что гнев, улегшийся было в душе, вновь поднимается в нем. Он пристально посмотрел на Грозева, и торговец показался ему иным, нежели вчера. Что-то в его облике изменилось. В светлых глазах можно было прочесть сдержанный вызов. Амурат бросил на него дружелюбный взгляд и спросил:
— Вы давно из Вены, эфенди?
— Нет, ваше превосходительство, не так давно, — ответил Грозев. — Но обычно всеми сделками я руковожу из Бухареста.
— Говорят, — продолжал бей, — что в последнее время русские покупают австрийское оружие.
— Возможно, — с неопределенной улыбкой ответил торговец. — Но даже если это и так, можете себе представить, какое оружие продают австрийцы русским.
Амурат покачал головой и спокойно заметил:
— В сущности, в последнее время русские построили совсем приличные заводы в Туле.
— Так-то оно так, — согласился Грозев. — Но по точности стрельбы ни одно оружие не может сравниться с австрийской и бельгийской винтовкой.
— Возможно, хотя мы предпочитаем «Пибоди-Мартини» и карабины «Винчестер». Но как бы там ни было, связи с австрийцами мы должны поддерживать, они очень для нас важны.
— Да. Даже с политической точки зрения… — в тон ему дополнил с легкой усмешкой Грозев.
Бей не отреагировал на замечание гостя и перевел разговор на другое. Он стал вспоминать о тех двух годах, которые провел в Вене в качестве атташе. Беседа велась между беем, Аргиряди и Грозевым. На других Амурат лишь время от времени коротко взглядывал, как бы показывая, что он не забыл об их присутствии. Лицо у него оживилось, явно, он был рад предоставившейся возможности окунуться вновь в не столь далекое прошлое. В ту минуту, когда бей, хотя и сдержанно, восхищался утонченным вкусом венок, в дверь постучали и вошел Апостолидис. Он приходился двоюродным братом Игнасио по материнской линии и дальним родственником Аргиряди. Хотя корни рода Апостолидиса шли из Копривштицы, но ответвления родословного дерева тесно переплелись с древними греческими родами из Янины и Константинополя, поэтому Георгиос Апостолидис считал себя чистокровным потомком эллинской расы. Это был всегда безукоризненно одетый худой человек среднего роста с бледным, испитым лицом и густо напомаженными волосами.
Войдя в комнату, Апостолидис остановился у двери, заученным движением вставил в глаз монокль и обвел взглядом присутствующих. Заметив Амурат-бея, он почтительно поклонился и направился прямо к нему, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
— Я еще вчера узнал, что вы прибыли в город, ваше превосходительство, — сказал Апостолидис. — Безмерно рад вас видеть.
Амурат-бей, находясь еще под впечатлением недавнего разговора, посмотрел на гостя и неопределенно улыбнулся.
Апостолидис почувствовал себя неловко от сдержанности бея, но быстро взял себя в руки, гордо пересек комнату и уселся на диван рядом с хаджи Стойо. Торговец зерном фамильярно притянул его к себе и повел разговор о сумме, которую Апостолидис задолжал ему за наем магазинов в Тепеалты.
Беседа, прерванная внезапным появлением Апостолидиса, уже не могла вернуться в прежнее русло. Амурат принялся спорить с Аргиряди, доказывая преимущества константинопольского храма святой Софии перед венским собором святого Стефана. Потом неожиданно поднялся с места и откланялся, объяснив необходимость ухода тем, что увлекся разговором, а в мютесарифстве его ждут дела.
— Что же касается провианта, — сказал Аргиряди, провожая бея до двери, — я думаю, нам нужно поговорить с вами наедине. Тем более, что вы будете гостем моего дома. Мютесариф попросил меня об этом. Нужно было сделать незначительный ремонт, но работы закончены, все готово. Верхнее крыло дома в вашем распоряжении, ваше превосходительство.
— Благодарю вас, — усмехнулся бей. — Не стоит беспокойства, характер моей работы таков, что я вряд ли буду часто бывать дома…
Он кивком распрощался с гостями и вышел.
За ним стали уходить и остальные. Когда наступил черед Грозева, Аргиряди дружески пожал ему руку и сказал:
— Заходите ко мне, когда у вас выдастся свободная минутка. Мне будет очень приятно побеседовать с вами. А в воскресенье смею пригласить вас на обед в Хюсерлий. Там вы познакомитесь с многими приятными людьми. Утром я пришлю за вами экипаж.
Грозев поблагодарил и вышел, на ходу застегивая пальто. У входной двери он догнал Димитра Джумалию и откланялся. Старый мастер холодно посмотрел на него, но кивнул в ответ. Грозев не обратил на это никакого внимания, спокойно надел перчатки и заспешил вниз по улице, ведущей к Тахтакале.
На душе у Джумалии было тяжело. Все вызывало у него неприязнь — раболепие Апостолидиса, изысканная наглость бея, холодная расчетливость этого молодого браильского богатея и тупое равнодушие остальных. С досадой сунув четки в карман, он направился домой.
Высоко над головой пролетела стая ласточек, вернувшихся в родные фракийские поля. Почки на деревьях раскрылись навстречу новой жизни, которую обещала им весна.
5
Атанас Аргиряди обладал особым характером. Вряд ли кто-нибудь мог с уверенностью сказать, что хорошо его знает. Слишком уж часто менялось у него настроение: благородное великодушие уступало место суровой непоколебимости, бескорыстный альтруизм переходил в мрачную замкнутость. Особенно тяжко приходилось его жене. Потому, когда десять лет назад она тихо угасла, все единодушно решили, что эта ласковая, незаметная женщина умерла из-за тиранического и властного характера мужа.
Теперь хозяйство вела далекая родственница жены Аргиряди — Елени. Молчаливая и безропотная старая дева, она целыми днями сновала по дому как тихое и доброе привидение.
Единственным человеком, имевшим власть над Аргиряди, была его дочь. Только к ней этот суровый человек испытывал безграничную, мучительную любовь.
Вот и теперь, разбирая бумаги в ящике стола, он наткнулся на фотографию дочери, сделанную в прошлом году в Загребе. Подержав в руках светло-коричневый глянцевый картон, Аргиряди положил его на стол — он искал другое. Наконец, между папками обнаружился синий конверт. Он взял его и подошел к окну. Вынув из него большой лист, медленно перечитал его. Письмо гласило:
«Глубокоуважаемый господин Аргиряди!
Считаю своим долгом сообщить Вам как председателю реквизиционной комиссии и моему благодетелю следующий прелюбопытнейший факт. В феврале с.г. торговец Димитр Джумалиев любезно попросил меня отвезти в Белград по указанному адресу письмо. Испытывая неясные предчувствия, я позволил себе по дороге вскрыть конверт и ознакомиться с содержанием письма. Оно меня поразило. В нем господин Джумалиев сообщал некоему господину Бранишевичу, тоже, как видно, торговцу, что его опасения по поводу неизбежной войны с Россией возрастают и, так как у господина Джумалиева «нет намерений одевать турецких солдат», то пусть господин Бранишевич поступит согласно их первоначальной договоренности: если до 5 марта господин Джумалиев не пришлет денег за шесть тысяч аршин сукна то господин Бранишевич может продать все румынским торговцам в Брашов.
Прочитав это письмо, я, со своей стороны, смекнул, что не следует вручать его адресату, и благоразумно сохранил его, чтобы передать Вам.
Мне известны затруднения нашего правительства с поставкой сукна, посему я позволю себе посетить Ваш дом в среду, в обеденное время, чтобы вручить Вам вышеуказанное письмо и сообщить о других высказываниях господина Джумалиева, которые он позволяет себе делать. Может быть, следовало бы со всем этим обратиться в мютесарифство, но предпочитаю поговорить с Вами.
Преданный Вам:
Васил Н. Христакиев»
