— Вы, несомненно, правы, — согласился Данов. — Но так или иначе, эти вопросы волнуют меня и, идя сюда, я решил поставить их перед вами. — И, взглянув на Грозева, добавил: — Они, хотя и не являются насущными, все же, по-моему, важны.

— Я отнюдь не считаю их маловажными, — поднялся с места Грозев. — Просто на данном этапе они несколько в стороне от нашей главной задачи. А мы определяем свое отношение к людям именно с точки зрения причастности к этой задаче. Вот вы пришли к нам и являетесь нашим единомышленником, ваш брат выступает против освобождения Болгарии — он наш враг, а если иметь в виду, что он — болгарин, то мы, вдобавок ко всему, считаем его и предателем. Близость, устанавливаемая между людьми, вызвана не просто симпатией или антипатией, а обусловлена прежде всего их отношением к какой-то цели, объединяющей их или, наоборот, разъединяющей… Впрочем, — Грозев взглянул на Павла в упор, — мне кажется, что нам с вами дороги одни и те же вещи, просто мы рассматриваем их в разных ракурсах.

Павел ничего не ответил. Он докурил сигарету и внимательно погасил окурок в пепельнице, как видно, продолжая размышлять над тем, что только что услышал.

— А теперь, — сказал Борис, — вы должны нам дать окончательный ответ: готовы ли вы отдать все силы делу освобождения Болгарии, можем ли мы считать вас своим единомышленником?

Помедлив немного, Павел твердо ответил, глядя прямо в глаза Грозеву:

— Вы можете рассчитывать на все мое, что может понадобиться Болгарии.

Коста Калчев порывисто обнял Данова. Искро и Грозев крепко пожали ему руку.

— Прежде чем вы уйдете, хочу вам сообщить следующее, — сказал Грозев. — У нас имеются сведения, что турецкое командование стягивает к Фракии подкрепление — возможно, войска Сюлейман-паши, которые оно перебросит из Герцеговины и Албании. Это будет ответом турок на прорыв русских в Стара-Планине. Мы, однако, не знаем, когда сюда прибудут войска Сюлейман-паши, за какой срок их сумеют перебросить из прежнего района дислокации. Это сейчас является для нас вопросом чрезвычайной важности. Не можете ли вы разузнать хотя бы что-нибудь?

В голове Павла вдруг всплыл разговор о партиях пшеницы, которую следовало посылать по дедеагачской линии. Об этом говорилось дома несколько дней назад. Немного подумав, Павел ответил:

— Я думаю, господин Грозев, что спустя день-другой я смогу вам ответить на этот вопрос.

Отряд генерала Гурко одолел Хаинбоазский перевал и в первых числах июля оказался в Новозагорской равнине. По сообщению Павла Данова со стороны турок подготавливался контрудар по армии русских. Армия Сулейман-паши должна была прибыть в Дедеагач, оттуда по железной дороге ее собирались перебросить под Стара-Загору, где разворачивался театр военных действий. А это значит, что только в районе Фракии турки получат подкрепление в сорок тысяч человек.

Вот уже две недели Добрев находился в Константинополе. Все с нетерпением ждали его возвращения. Он должен был привезти сведения, распоряжения или, по крайней мере, данные о том, как в дальнейшем следует вести себя участникам освободительного движения, на что нужно в первую очередь обратить внимание. Но время шло, от Добрева не было никаких вестей, а новость, которую сообщил Павел Данов, вызывала тревогу. На всем протяжении пути от Тырново до Дедеагача — в Софлу, Фере и других пунктах — складировались огромные количества провианта, предназначенного для армии Сюлейман-паши. Не было никакого сомнения в том, что вся эта огромная армия в самые ближайшие дни выступит против русских.

Грозев провел бессонную ночь. Мозг его лихорадочно работал: он перебирал в уме невероятные варианты предположений. Знают ли русские о передвижении армии Сулейман-паши? Что могло означать столь глубокое вклинивание отряда Гурко в Южную Болгарию, в то время как и Плевна, и Видин, и Русчук оставались в руках турок?

По ночам Грозев не мог уснуть. Он мерял шагами комнату, подходил к окну, вглядывался в редкие огоньки города, костры на том берегу Марицы, и взгляд его устремлялся все дальше, на восток. Нервы были напряжены до предела. Временами ему казалось, что он слышит далекий гром орудий где-то под Чирпаном. В такие минуты Борис останавливался, затаив дыхание, и вслушивался в надежде различить артиллерийскую канонаду. Но слышался лишь цокот копыт по булыжной мостовой — это проезжал турецкий патруль, да барабанный бой, отмечавший смену караула на биваках.

Какую огромную, а не исключено — и решающую помощь можно было бы оказать, существуй сейчас хотя бы половина комитетов, действовавших во время восстания! Турецкий тыл был бы непрочным, ненадежным, и даже такой прорыв, который осуществляли сейчас войска Гурко, мог бы решить исход войны.

«А кто знает, — думал про себя Грозев, — может, у русских достаточно войск, чтобы вести бой во Фракии, и в действительности это — генеральное, сокрушительное наступление…»

Когда рассвело, Борис вышел и направился к торговым рядам. В девять часов у него была встреча с Тырневым и Калчевым на постоялом дворе Куршумли, но до того ему хотелось пройти по городу до моста через Марицу, чтобы убедиться, действительно ли этой ночью в Пловдиве наступило оживление или просто ему показалось.

Как только он вышел к мечети Джумая и взглянул на торговые ряды, то сразу понял, что интуиция его не подвела.

Со стороны Тепеалты и Пулатского квартала непрерывным потоком двигалась беспорядочная толпа солдат — покрытых пылью, заросших, в расстегнутых куртках, без поясов. Большинство закинуло шинели на длинные стволы ружей и брело совсем безучастно, равнодушно глядя ввалившимися от усталости глазами на лавки и людей возле них.

Это было не подкрепление, а отступающее войско — сомнений быть не могло. Сердце Грозева радостно дрогнуло, он быстро пошел вперед. Чем больше он углублялся в торговую часть города, тем неопровержимее становились доказательства правильности его предположения. Многие торговцы-болгары закрыли свои лавки, а те, кто открыл, спешили убрать товары, спустить жалюзи и исчезнуть подобру-поздорову.

Грозев прошел торговую улицу до самого конца, и в душе у него не осталось ни капли сомнения, что турки начали отступление.

В закусочной возле моста сидело человек десять офицеров. Они молча ели. Их лошади были привязаны к железной коновязи под акациями. Новенькие ремни и кобуры офицеров говорили о том, что это совсем свежее пополнение, только что прибывшее на фронт и еще не вступавшее в сражение.

Явно было, что турки отступали, не дав серьезного отпора. На что они рассчитывали? Каковы были их планы? Действительно ли они ждали Сулейман-пашу, чтобы дать решительный бой? Все эти вопросы требовали ответа, и Грозев пытался его найти, глядя на груженные мешками обозы, пыльные спины солдат, полные патронташи.

Грозев дал ключ от своей комнаты на постоялом дворе Куршумли Христо Тырневу и потому не удивился, застав у себя Тырнева и Калчева. Чрезвычайно взволнованные, оба сидели в ожидании его у окна. Даже в рукопожатии чувствовалось их радостное возбуждение.

— Раздавили их, собак… — сказал Христо.

Борис, бросив взгляд в окно, отозвался:

— В том-то и дело, что они отступили еще до того, как их раздавили… И мы должны узнать, почему…

— Заара уже два дня свободна, — продолжал Тырнев, — теперь очередь за Казанлыком, а со вчерашнего вечера, по-видимому, отступают из Чирпана. Эти начали проходить здесь с пяти часов по турецкому времени. Идут по чирпанской дороге…

— Есть вести от Добрева? — спросил Грозев.

— Нет, — ответил Коста Калчев. — Поезд из Эдирне не приходил. Наверное, вчера армию Сулейман-паши перебросили в Дедеагач, и она уже движется на север.

— Если до вечера от Добрева не будет вестей, — сказал Грозев, — поеду в Тырново-Сеймен. Оттуда попытаюсь связаться с русскими. Продолжать оставаться в неведении бессмысленно. За это время Пловдив может оказаться в непосредственной близости с крупными и решительными сражениями. Если через несколько дней не вернусь, как только русские подойдут к городу, взорвите склад на постоялом дворе Меджидкьошк. Тогда это произведет наиболее сильное впечатление.