Похлопав по другим карманам, он нашел сигареты, закурил. Хотел было снова приняться за разработку планов, но не мог. Он то ходил по кабинету, то ложился на кушетку, курил, снова вставал и ходил — и думал, думал о том, что у него было в жизни и что он потерял.

В полночь какое-то неосознанное чувство толкнуло его к выходу — ему захотелось куда-то пойти: или домой, или на берег Марицы, или просто побродить по улицам города. Но он сдержал себя, вернулся к столу и, обхватив голову руками, остался сидеть так до рассвета.

Утром он чувствовал себя утомленным, но спокойным. Сидя за столом, ждал Неджиба, словно тот мог принести ему ответы на вопросы, роившиеся у него в голове.

Неджиб пришел только к полудню.

Этим утром пал Пазарджик, и Пловдив был забит войсками, беспорядочно отступавшими в направлении Станимака. Орудийная стрельба слышалась почти непрерывно.

По-видимому, адъютант был до своего прихода у маршала, так как вошел к Амурат-бею бледный и взволнованный.

Амурат-бей вопросительно посмотрел ему в глаза, потом подошел к нему, поздоровался за руку.

— Удалось тебе встретиться? — спросил он.

— Не со всеми, — ответил Неджиб, — но со многими я говорил…

— И что же?… — Амурат-бей указал ему на кресло.

— Повсюду брожение. Всем ясно, что это катастрофа. Только Реуф-паша не перестает планировать разные маневры, чтобы «завоевать» перемирие, доказывает, что русские не могут выдержать наступление до Константинополя, но ему уже никто не верит. Общественное мнение, а также многие члены Девлета выступают за освобождение Намыка Кемаля и за возвращение Мидхат-паши в столицу. Однако люди, близкие к правящим кругам Высокой Порты, уповают на обещания англичан.

С Исметом Абдул-пашой я беседовал три раза. У него как раз находился и Хюсни-бей. Для них яснее ясного, что сейчас самый удобный момент для государственного переворота — свержения Эдем-паши и предложения Абдул-Азису составить правительство из младотурок. Осуществить переворот может только армия.

Амурат-бей испытующе поглядел на Неджиба. Однако тот не смутился и продолжал:

— Что касается армии, которая находится тут, больше всего рассчитывают на вас. Считают, что маршал не окажет вам сопротивления. Анатолийский фронт почти наш. В этом конверте Исмет Абдул-паша посылает вам код, с помощью которого вы можете держать связь со столицей. Все инструкции будут нам немедленно даны. Исмет Абдул-паша настаивает, чтобы вы связались с ним еще сегодня. Нельзя терять время…

Амурат-бей встал и подошел к окну. Глаза у него ввалились, и Неджибу показалось, что за эти несколько дней он неимоверно постарел…

— Они безумцы… — медленно процедил сквозь зубы Амурат-бей, уставившись в окно.

— Не нужно опаздывать, ваше превосходительство, — заметил Неджиб. — Мне кажется, что без румелийской армии они ничего не предпримут…

Амурат-бей резко повернулся.

— Тут нет армии, полковник Неджиб, — сказал он. — А если бы и была, то во время войны ее задача — защищать государство…

Амурат-бей приблизился к столу и посмотрел на Неджиба.

— Вы знаете, что означает междоусобица в стране в такой момент, как сейчас? Катастрофу — и такую, что не только английский флот, но и флот всего мира не сможет нас спасти!

— Речь идет о перевороте, который изменит характер правления, систему, с которой вы не согласны сейчас, а также не были согласны и раньше.

— Почему они не сделали этого, когда у нас не было фронта и мы могли решать свои внутренние дела, только рискуя собственными головами? Где были Исмет Абдул-паша, Джевдет-паша и все остальные, когда арестовали Мидхат-пашу и изгнали его из страны?

Неджиб глухо рассмеялся.

— Не сердитесь на них, — произнес он, — вы дадите им много, но и они не останутся у вас в долгу. Подумайте, кто в ваши сорок лет предложит вам возглавить генеральный штаб? Ведь его начальниками становятся обычно люди, убеленные сединами!

Амурат-бей чуть вздрогнул. Потом обратился к Неджибу:

— Вы намекаете, что мои убеждения — плод карьеристских устремлений? У вас есть доказательства этого?

Голос его звучал резко.

Неджиб встал.

— Нет, конечно, — произнес он спокойно и равнодушно, — надеюсь, я могу считать себя свободным и возвратиться в штаб? Я лишь оставлю вам письмо Исмета Абдул-паши.

И он вынул из внутреннего кармана конверт с зелеными печатями и положил его на стол. Затем щелкнул каблуками.

Амурат-бей, не глядя на него, молча кивнул.

Дверь за Неджибом захлопнулась, Амурат-бей тяжело опустился на стул.

Неужели все горькие минуты в его жизни объясняются неудовлетворенными амбициями? Неужели высокий пост мог определить его убеждения? Что хорошее мог бы он, в сущности, предложить Турции? В его ли силах действительно изменить жизнь страны? Или же идеи — не что иное, как всеобщее оправдание жажды власти?

Окружавшие его люди непрерывно разглагольствовали о необходимости реформ, об обновлении администрации и государственной жизни. Не делали ли они это с тайной надеждой на личное преуспеяние? Не выдавал ли он сам свои пороки за положительные качества? Ведь человек обычно обманывает не только окружающих, для своего собственного спокойствия он заблуждает и самого себя.

Эти мысли угнетали еще больше его утомленный мозг. Ему казалось, что все на свете бессмысленно и всегда было бессмысленным.

Оконные стекла вновь задрожали от орудийных залпов. Амурат-бей поднял голову. Лиловый дым застилал небо, казалось, город охвачен пожаром. По пазарджикской дороге, по обеим ее сторонам беспорядочной толпой плелись солдаты. По-видимому, прикрывающие части где-то под Пазарджиком вели сражение, потому что орудийная стрельба становилась все сильнее и яростнее.

Амурат-бей огляделся. Что оставалось ему делать в этом хаосе? Бежать вместе с толпой? С позором возвратиться в Константинополь? Он нажал на кнопку звонка. Вошел адъютант.

— Распорядитесь, чтобы приготовили мне коня, — сухо произнес он, — пусть будут готовы и два офицера связи! Отправляемся в Пазарджик!

И только произнеся эти слова, Амурат-бей вдруг почувствовал облегчение. Он взял конверт с зелеными печатями и, не открывая, разорвал его на мелкие клочки. Потом бросил в огонь.

Подойдя к вешалке, Амурат-бей надел шинель. Сейчас все прояснилось. Не было нужды ни в каких размышлениях. Надо было понять это раньше, намного раньше.

И, захлопнув за собой дверь, он быстро сбежал по лестнице.

Суматоха, царившая в городе, облегчала встречи Рабухина и Грозева в доме Матея Доцова.

Обычно с наступлением сумерек, пока еще не были зажжены фонари, Грозев покидал свечную мастерскую и исчезал в лабиринте улочек на Небеттепе.

Еще в первый вечер собравшиеся поручили Бруцеву организовать спасение заключенных. Другой важной задачей было срочно установить связь с наступающей армией.

Рабухин колебался, отсылать ли окончательную маркировку орудийных позиций на Небеттепе. Турецкие офицеры ежедневно размечали новые позиции орудий, и, если бы изменили старые, нужно было бы изменить сигнализацию. Несмотря на это, Рабухин изготовил маркировку при существующем положении и решил ее послать. Войска вели сражения уже около Пазарджика.

Наиболее подходящим человеком для связи с наступающими войсками казался Коста Калчев. Он был знаком со многими жителями пловдивских сел и отлично знал проселочные дороги, особенно те, что могли привести его в расположение русских.

Единственной помехой была его болезнь, и все колебались, согласиться ли с его предложением. Но приводимые им доводы были убедительны, и в конце концов Рабухин дал ему письмо и объяснил, как он должен поступить, попав к русским. Затем все пожали ему руку и пожелали счастливого пути. Той же ночью Коста Калчев отправился в путь.

В канун Васильева дня он заночевал у родственников в Цалапице и рано утром пошел на запад по покрытой снегом проселочной дороге. Он хотел обойти Пазарджик и окольными путями добраться до русских позиций.