Калчев шел медленно, время от времени делая остановки, чтобы перевести дух. Утро было пасмурным. Затянутое тучами небо низко нависло над равниной. Вдали гремели орудия, поблизости раздавались ружейные выстрелы, в небе стояло зарево, будто от пожара.

«Уж не подожгли ли они Пазарджик?…» — подумал Коста и ускорил шаг.

На шоссе, проходившем левее, виднелись разрозненные обозы. Они тянулись к Пловдиву.

К полудню на горизонте возникли минареты пазарджикских мечетей. Над городом поднимались клубы дыма, но орудийной стрельбы уже не было слышно. Не было видно и движения на дороге, выходившей из города. Вся она была усеяна перевернутыми повозками.

Что произошло с Пазарджиком? Ушли из него турки? Что означал этот дым, этот мертвый покой? Коста беспомощно оглянулся. На западе тучи поредели, над равниной разлился бледный свет. Тогда Коста заметил километрах в двух от того места, где он находился, темную цепочку всадников, несшихся к нему по заснеженному полю.

Впереди скакал всадник в красной феске с берданкой в руке.

Коста нащупал пистолет в кармане, потом письмо за подкладкой пальто.

«В случае опасности письмо уничтожишь», — сказал ему Рабухин. Коста разорвал подкладку. Остановился у куста и снова посмотрел на всадников. И увидел, что в руках они держат пики. Это были уланы.

Вмиг перед глазами у него все посветлело — и небо, и равнина, и дорога. Он быстро вышел из-за куста. Всадники были уже совсем близко.

Первый всадник, державший ружье на боку, опустил его.

— Братья!.. — крикнул Калчев, голос его прервался от волнения.

Всадник, крупный усатый улан, подъехал ближе. Вид у него был серьезный и строгий. По-видимому, он убедился, что Калчев не турок. Натянув поводья, он рысью проехал дальше, затем сделал широкий круг и остановился в нескольких шагах от Калчева. Остальные всадники расположились позади него полукругом.

— Кто ты такой? — спросил его усатый. Калчев решил тоже говорить по-русски.

— Болгарин из Пловдива.

— А куда направляешься?

— Ищу русские войска…

Усатый засмеялся. Его черные, немного цыганские глаза весело сверкнули.

«Наверное, это украинцы…» — подумал Калчев.

— А русский откуда знаешь? — спросил его снова улан.

— Я учитель, — ответил Калчев, — к тому же два раза жил в Одессе с отцом, когда был маленьким…

— Ага… — кивнул головой усатый. — А в наших войсках кто тебе нужен?

— Кто-нибудь из командиров батальона или эскадрона.

— Ого! — весело воскликнул улан, так что остальные тоже засмеялись. — Вот, значит, кто тебе нужен…

Обернувшись назад, он позвал:

— Иваненко!

От всадников отделился молодой парень с нежным лицом и желтыми, как солома, волосами. К его коню были привязаны два других, неоседланных. Среди всадников были и другие такие. Видимо, это был разъезд, отправившийся собирать в поле разбежавшихся коней.

— Умеешь ездить верхом? — спросил улан Каляева, но уже более мягким и дружелюбным тоном.

— Могу, но не по-гусарски, конечно… — ответил Калчев.

— Тогда садись на коня, отвезем тебя к ротмистру, он скажет, что делать дальше.

И, дернув за поводья, улан гикнул:

— Эге-гей!..

И поскакал вперед рысью.

Калчев сел верхом на одного из коней и двинулся рядом с Иваненко позади всех. Когда они поднялись на небольшой холм, откуда открывался вид на Пловдив, Иваненко вдруг воскликнул:

— Да это павловцы-храбрецы!.. Вперед!..

По дороге, среди перевернутых повозок, действительно, двигалась военная колонна. Штыки солдат поблескивали в бледных лучах солнца. Впереди колонны ехали три всадника. Порыв ветра донес звуки песни.

Хорунжий поднял к глазам бинокль.

— Молодец, Иваненко! — воскликнул он, не отнимая от глаз бинокля. — Это павловцы…

И, обернувшись, взмахнул своей берданкой и крикнул:

— Движутся к Пловдиву… Выступили еще ночью… Ура-а! — И, пришпорив коня, помчался к дороге.

Прибыв к биваку эскадрона, уланы представили Калчева ротмистру — молодому, сероглазому офицеру. Объяснили, как на него наткнулись. Офицер подробно расспросил его, кто он и откуда. Потом Калчев вручил ему письмо Рабухина.

В палатке ротмистра находился еще один офицер — невысокий, плотный, с энергичными движениями. Ротмистр протянул письмо ему. Тот вскрыл конверт и спокойно прочел. Раза два он поднимал взгляд на Калчева, словно порываясь о чем-то его спросить. Затем сложил письмо, подошел к Калчеву и протянул ему руку.

— Благодарим вас, — сказал он, — еще сегодня мы передадим письмо туда, куда нужно…

Повернувшись к выходу, он позвал:

— Лаврус!..

— Слушаю! — на пороге вырос хорунжий, щелкнул каблуками.

— Отведи господина в палатку Харцева — пусть там пообедает и отдохнет. Он поедет с нами в Пловдив.

Поев и согрев у жаровни замерзшие ноги, Коста Калчев лег на походную койку и прислушался к вечернему шуму вокруг.

Незаметно он заснул. Он не мог сказать, сколько времени спал. Проснулся от призывного звука трубы и топота сотен ног. Стояла глубокая ночь. В свете костров мельками тени людей и повозок. Ржали кони, от их заиндевевших морд поднимался пар.

Мимо палатки прошел Иваненко с седлом на плече.

— Выступаем к Пловдиву… Давай, братушка!.. — крикнул он, глаза его сверкнули в темноте.

Калчев пошел вслед за Иваненко. По утрамбованному снегу среди деревьев в направлении пловдивского шоссе уже двигались первые колонны. Где-то в темноте, за кустарниками, тоже шли солдаты, в биваке ясно слышались их громкие голоса и резкие команды офицеров.

Лаврус — в застегнутой доверху шинели, чисто выбритый, с вызывающе закрученными черными усами — уже сидел верхом на коне. Вид у него был строгий и торжественный. Впереди били барабаны, мимо костров шли колонны.

Калчев молча вскочил на коня рядом с Иваненко, покоренный странной торжественностью, с какой люди отправлялись в бой, в котором многие, быть может, найдут свою смерть.

Когда они в конце колонны проехали мимо бивака, небо на востоке слегка посветлело, голубоватый дым угасающих костров окутывал, словно туман, оставленный бивак.

Оглянувшись, Калчев увидел, что к берегу Марицы со всех сторон направляются колонны, освещенные факелами.

— Будем переходить Марицу… — сказал Иваненко, и Калчев увидел, что его едва пробивающиеся усики заиндевели. Шинель у него тоже была вся в инее, им был припорошен и русый чуб, спадавший на лоб.

Когда миновали редкий сосняк, взгляду их открылась широкая лента Марицы. Еще не рассвело, но в бледном свете занимающегося утра было видно, как над темной поверхностью воды поднимается пар. То, что увидел Калчев на берегу, показалось ему невероятным. Солдаты снимали шинели, брюки и сапоги, скатывали их в узел и, держа его над головой, входили в ледяную воду. Свободной рукой каждый держался за ремень товарища.

Чуть ниже по течению другая цепочка полуголых людей, связанных веревкой, преодолев середину реки, уже поднималась на противоположный берег. Впереди шли крестьяне из Адыкьойя, указывая блюд.

Барабаны умолкли, слышались лишь удары кусков льда, которые несла река. Время от времени раздавался чей-то вскрик, ржание лошади, и снова воцарялась тишина.

Те, кто уже переправился на другую сторону, протянули новые веревки и, держась за них, все больше и больше солдат входило в воду.

К берегу со стороны пловдивского шоссе подъехал драгунский эскадрон. Возглавлял его худой невысокий офицер с бледным мальчишеским лицом.

— Драгуны, — обратился он к всадникам, вставшим полукругом на берегу, — на каждого коня — по одному пехотинцу! Колонной по одному — марш вперед, через реку!..

Возле всадников тотчас появились пехотинцы — те, кто был пониже ростом. Они усаживались на коней позади всадников, держа под мышкой свои узлы.

Лаврус обернулся к своим уланам и тихо, с уважением в голосе произнес:

— Это капитан Александр Петрович Бураго из шестьдесят третьего гвардейского драгунского полка… Безумный смельчак… У Вакарела он открыл нам путь к Ихтиману…