Гвин была растрепанной и забрызганной грязью, но с телом богини. И она была самым забавным и удивительным существом женского пола в его жизни.

Он снова посадил ее в седло, на этот раз стараясь не обращать внимания на округлость ее бедер под своими ладонями, потом сел на лошадь позади нее.

– Так как вы себя чувствуете? – спросил он скорее из желания отвлечься от созерцания ее соблазнительного тела, чем из любопытства. – У вас есть особая причина ехать в аббатство?

Она рассмеялась:

– Просто это… был выход. Способ выбраться из города… оказаться подальше от Марка…

Голос ее замер.

– Всего лишь удалиться от него? – спросил он тем же тихим, рокочущим, успокаивающим голосом.

– Да, – ответила Гвин так же тихо, и ее прекрасные зеленые глаза, полные крупных непролитых слез, медленно обратились к нему.

Подняв руку, он расстегнул пряжку, удерживавшую его плащ, и окутал ее плечи тяжелой шерстяной тканью, прикрыв ею заляпанное грязью и разорванное платье, начинавшее искушать его видом того, что скрывалось под ним, а это было для него крайне нежелательно.

Господи! Он уже теперь был на грани того, чтобы потерять себя, а это невозможно.

«Помни о своей миссии», – мрачно посоветовал он себе. И не только ради Генриха фиц Эмпресса. Его миссия носила и личный характер, и речь шла о выношенной, кипящей на медленном огне мести, к свершению которой он готовился семнадцать лет: ему предстояло захватить дом и разорить семью де л’Ами.

Они стояли на краю небольшой прогалины, к которой подступал густой темный лес с остроконечными деревьями и маленькими зверьками, сновавшими в подлеске. Посреди прогалины стояло пять или шесть приземистых, плетенных из прутьев и оштукатуренных хижин. А перед хижинами, расположенными неровным полукругом, был разложен огромный костер, в котором ревело и бушевало пламя.

Гвин испустила вздох облегчения, потом попыталась вглядеться в костер повнимательнее. В нем было слишком много дров и торфа. В ее сознании всплыло неясное воспоминание. Она посмотрела на Язычника.

– Ради чего такой костер?

– Ради кануна Дня всех святых. Это ночь, когда открывается дверь в наш мир из мира иного, единственная ночь в году, сулящая проход оттуда, где царит волшебство и обитают духи.

В темноте его серые глаза казались непроницаемыми.

– Здесь тепло, сухо и безопасно, – напомнил он.

– Если вы так говорите…

– Если вы будете вести себя достойно.

Ее брови сошлись над переносицей.

– Достойно?

– Не болтайте слишком много. Сумеете?

Она склонила голову к плечу.

– Конечно.

– Хорошо. А завтра поедем в ваше аббатство.

– Вы поедете?

Он спрыгнул с Нуара, когда распахнулась дверь самой большой хижины. Широкий сноп желтого света расплескался по глинистой почве.

В дверном проеме появились две фигуры, одна позади другой. Это были крупные широкоплечие мужчины, которые, как ей показалось, держали в руках оружие с тупыми лезвиями. Держали наготове.

Язычник произнес несколько слов на гортанном саксонском языке, и этого оказалось достаточно. Мужчины опустили оружие и подошли, приветствуя их жестами. Гвин ничего не поняла из беседы, но, похоже, Язычника это ничуть не обеспокоило.

Она продолжала держаться за мохнатую теплую холку Нуара, похлопывая его по шее, прислушиваясь к непонятному бормотанию мужчин и наблюдая за Язычником. Он стоял непоколебимо спокойно, и лицо его казалось грубее из-за отросшей за сутки щетины. Одну ногу он поставил на бревно. Его черные кожаные сапоги доходили до икр, и в них тускло отражался свет костра. Одна его рука, защищенная броней кольчуги, покоилась на согнутом колене. Он кивнул и рассмеялся в ответ на обращенные к нему слова мужчин.

Гвин почувствовала, что тоже улыбается, и внутри у нее что-то оборвалось, когда он обернулся к ней и окинул темным непроницаемым взглядом. Потом что-то сказал мужчинам и двинулся уверенными большими шагами.

Они вместе вошли в теплую хижину. В центре небольшого пространства стояли и сидели восемь или более человек. В хижине было тесно, но уютно, Над очагом в центре хижины висел черный котел, а в нем что-то кипело и булькало. Справа за перегородкой в половину стены Гвин услышала, как в соломе ворочается корова.

Все лица обратились к ней, и все глаза уставились на нее. Она улыбнулась. Они не ответили улыбками, но их чумазые лица не казались враждебными.

Одна из женщин, широкоплечая плосконосая матрона, выступила вперед и жестом пригласила Гвин сесть за стол. Перед ней с грохотом шваркнули миской с горячим рагу.

В темно-коричневой густой похлебке она различила всплески яркого цвета – морковь и лук. Рядом с миской положили ломоть свежего ржаного хлеба.

– Спасибо, – выдохнула Гвин, и в самом деле испытывая огромную благодарность.

Язычник кивнул ей.

– Я оставляю вас здесь, мистрис.

– О! – испуганно воскликнула она, но попыталась скрыть свой испуг.

– Завтра утром Клид вас проводит, – сказал он, жестом указывая на одного из широкоплечих мужчин, приветствовавших их, – до аббатства Святого Альбана.

Она перекинула ногу через скамью. Он уже направлялся к двери.

– Я не могу не выразить вам свою благодарность, Язычник. Я у вас в неоплатном долгу. Вы спасли мне жизнь.

Он пожал плечами:

– Правильнее сказать, вашу добродетель. Не думаю, что ваша жизнь была в опасности, мистрис.

– Нет, сэр, это правда. Была. Потому что я убила бы себя, чтобы не выйти за Марка фиц Майлза.

Он приостановился, держась рукой в перчатке за дверную скобу, и по-дружески улыбнулся ей через плечо.

Тогда она заставила себя подняться на ноги, вышла за дверь и подошла к нему.

Он замер, потом кончиками пальцев отвел прядь волос ей за ухо и наклонился:

– Улыбнитесь мне.

Горячая волна омыла все ее тело:

– Сэр?

– Улыбнитесь мне!

Он мог говорить что угодно. Звучал его хрипловатый голос, она ощущала его теплое дыхание на коже, и если бы он признался, что готов предать короля, она все равно улыбнулась бы. И, когда это произошло, медлительная улыбка тронула в ответ уголок его рта.

– Вы меня отблагодарили, – проговорил он.

Что-то жаркое и вместе холодное, какая-то дрожь потрясла ее тело, как будто на него обрушилась гроза. Она пыталась вдохнуть воздух, но легкие выталкивали его обратно. Гвин едва слышала его слова, потому что от его мускулистого тела в нее перетекал жар, а его губы, оказавшиеся возле ее уха, шептали слова, не имевшие ничего общего с жаром, который он пробудил в ней.

– Берегитесь, Рейвен. Не болтайте слишком много. Не задавайте лишних вопросов.

Он провел указательным пальцем по ее подбородку. Это прикосновение длилось очень недолго. Это был бездумный жест но жар и холод мгновенно взорвались в ее крови. Она потянулась к нему и кончиками пальцев прикоснулась к его закованной в броню руке.

– Не уходите. Пока не уходите. Пожалуйста!

И что-то глубоко запрятанное и надолго скрытое внутри зашевелилось в душе Гриффина.

Он взял ее за руку и вывел из хижины наружу, толкнул за круп Нуара, используя его как щит между ними и хижиной. Его намерение было ясно, он едва осмеливался дышать, ожидая ее сопротивления. Если бы она отступила хоть на дюйм, он бы тоже отступил, забыв все, и решил бы, что ее неровное дыхание – всего лишь признак страха, а дрожь вызвана усталостью.

Почему кровь так загудела в его жилах? Почему ему стало трудно дышать? Он всего дважды едва прикоснулся к ней, и прикосновения эти были настолько невинными, что и в комнате, полной людей, они были бы пристойны и едва ли удивили бы кого-нибудь. Почему?

Потому что эта маленькая отважная женщина готова была низвергнуть его в такие бездны желания, о существовании которых он даже не подозревал, и в нем забурлила, запульсировала неуемная страсть от одного лишь прикосновения к ее спине и от вида ее прелестного, заляпанного глиной лица.