«Для чего? – спрашивал он себя холодно. – Разве в этом есть смысл?»

Он уставился на свои кулаки.

Правда, в которую он когда-то верил, люди, которым доверял, уроки, которые усвоил, – . все обернулось ложью.

Лишь она оказалась исключением.

Всех поразила болезнь души. Все, кто знал о святом сокровище, скрытом в стенах Эверута, были поражены этой болезнью, развращены, уничтожены или опозорены.

И это навело его на мысль о Марке фиц Майлзе. Эндшир обнюхивал юбки наследницы Эверута. Если самые лучшие люди оказались алчными и развращенными, то Марк был не более чем навозным червем. Пусть только попытается взять «Гнездо» – у хозяйки окажется защита, о которой Марк и не подозревал.

Гриффин откинулся назад и скрестил руки на груди. Его прищуренные глаза уставились на пламя свечи. Старый король Генрих сделал старого Майлза, отца Марка, бароном, потому что коварный царственный пес предпочитал держать своих врагов в поле зрения. Это было предусмотрительностью, но недостаточной.

Сначала отец, потом сын принесли свои клятвы верности дочери Генриха Матильде, признав ее наследницей, как и все остальное английское дворянство. Но позже, когда Марк счел, что это не соответствует его интересам, он переметнулся на сторону короля Стефана. То же сделали и все остальные. И когда оказалось, что его интересы требуют очередного предательства, он заточил прекрасную женщину в тюрьму и обогатился еще больше.

Генрих фиц Эмпресс придет, чтобы отвоевать свои земли у таких, как Эндшир. И Гриффин решил, что поедет на север, когда придет день наступления армии Генриха, и предаст огню замок фиц Майлза.

Его взгляд снова обратился к красавице, спящей в его постели. Когда было, чтобы он смеялся от души? Когда было так, чтобы кровь бушевала в его жилах и стучала в виски от самой чистой страсти? Когда было, чтобы он был удивлен, заинтригован, впечатлен женщиной? Никогда за всю свою чертову жизнь, за все долгие годы.

Получасом позже, пока он наблюдал за ней из-под полуопущенных век, а мысли унесли его далеко от его ночного бдения, ее веки затрепетали и глаза открылись.

Ее разбудил удар грома. Комната была освещена бледным призрачным светом. Рассвет еще не наступил.

– Где я? – спросила она шепотом.

– В безопасности, – последовал едва слышный ответ.

Она повернула голову. На скамье к стены возвышалась неясная, но мощная, как гранитный утес, фигура, и глаза сидевшего там человека блеснули, отразив огонь жаровни.

Гвин приподнялась и смотрела на него, опираясь на локти, не в силах отвести взгляд. Она заметила, что в лице его появилось что-то новое, отличное от того, что она видела, прежде чем уснуть.

Внезапно взгляд его серых глаз вперился в нее.

– Так объясни мне наконец, почему ты оказалась одна из пустынной большой дороге?

– Я тебе сказала: чтобы избавиться от слишком назойливого искателя моей руки лорда Эндшира.

– И ты идешь в аббатство искать защиты и помощи?

Она помолчала, потом сказала:

– Я уже обрела помощь.

– А чего хотел от тебя Эндшир?

– Моих денег, конечно, – ответила она.

– У тебя их так много?

– Уже нет.

Он не сводил с нее властного взгляда, и какая-то затаенная часть ее натуры испытала под этим взглядом и страх, и возбуждение.

– Ты их уже растратила? – предположил он сухо. – Когда Марк об этом услышит, будет лить слезы.

– Войны и без того вызывают слезы.

Он отвернулся.

– Войны заставляют плакать кровавыми слезами, мистрис.

Он прошел через спальню к жаровне, чтобы помешать угли. Лицо его было освещено оранжевыми отблесками огня, и все плоскости этого лица высветились, а тени, напротив, стали резче, как будто он был высечен из цельного куска камня.

– Это верно. Войны чреваты кровью и стонами и рыданиями женщин, чьи мужья погибли.

Он бросил на нее взгляд через плечо:

– Ты потеряла мужа?

– Нет.

Он снова занялся углями.

– Может быть, отца?

Она села и выпрямилась:

– Да. Откуда ты знаешь?

Он не ответил.

– Вы, мужчины, можете вести свои войны, – сказала она резко, возбуждаемая какой-то внутренней силой, – Мой отец воевал очень много в заморских странах и считал эти войны волнующими.

– Мой отец тоже воевал в Святой земле, когда пал Святой город.

Она улыбнулась с горечью:

– И ты тоже считаешь войну славным делом?

– Иногда приходится воевать, чтобы получить обратно то, что принадлежало тебе по праву, – возразил он холодно.

– Хочешь сказать – как пытался Марк? Поверь мне, Язычник, я не приемлю войн, движимых личными амбициями мужчин. Бремя мужских амбиций женщины несут даже в мирные времена.

Он развел руки в стороны и держал их ладонями вниз над горящими угольями.

Потом резко отвернулся от огня, пересек комнату и, взяв кувшин, налил эля в две кружки.

– Первый тост – за леди. – Он протянул ей кружку.

Она рассмеялась, польщенная его вниманием. Возможно, его настроение нескольких последних минут было преходящим. Она расслабилась и снова опустилась на подушки, приняв предложенный напиток.

– Было бы правильнее выпить одновременно за странствующих рыцарей и напуганных женщин. Мы выдержали недурную потасовку. Верно?

– Да, – сказал он, опускаясь на скамью у стены, и улыбнулся, не в силах удержаться от легкой насмешки, несмотря на самые лучшие намерения. Чувственность его улыбки казалась Гвиневре всепроникающей – от нее почти останавливалось сердце.

Она снова пригубила эль, и на несколько минут воцарилась тишина. Из-под ресниц она наблюдала за его фигурой, тонувшей в тени и, казалось, заполнившей собой всю комнату.

Сейчас на нем были мешковатые серые штаны и свободная рубаха без пояса. Шея, похожая на мощную колонну, нисходила к широким плечам и будто высеченному из камня торсу, тугому, натренированному годами владения мечом и необходимостью носить тяжелые рыцарские доспехи. Она не смела дать своему взгляду опуститься ниже, к его бедрам, но знала, что и нижняя часть его торса налита такой же взрывной энергией. И при этом, что было невероятно притягательным, во всем его теле чувствовалась свободная грация ловкого хищника.

Сердце Гвин бешено забилось. В этом была какая-то магия. Мир отступил и растаял, остались только темные глаза Язычника и это ощущение в ее крови. Она отвела взгляд, но кровь все еще бешено неслась по жилам, омывая все тело от головы до пальцев ног.

Ее дом был далеко отсюда, и сейчас она радовалась этому.

Гриффин наблюдал за ней. В полумраке трудно было понять выражение его глаз, когда она снова встретила его взгляд, но трепетная жаркая нить начала разматываться в ее теле.

– А как насчет тебя, Язычник? Что ты делал прошлой ночью на большой дороге один и в такой час?

– Ты бы предпочла, чтобы я был не один?

Она рассмеялась и задумчиво оглядела его:

– Значит, ты мне не скажешь. Ты привык пускать в ход силу. И научился с легкостью обходить неприятные вопросы. И не отвечать на мои комплименты, – добавила она, кивнув. – И делаешь это так же ловко, как владеешь мечом.

– Спрашивай о чем-нибудь другом, мистрис.

Она помолчала, уверенная в том, что, чем бы он ни занимался на большой королевской дороге или в охотничьем домике Хиппинга, это не имело никакого отношения к ней и этот вопрос он обсуждать не хотел.

Снаружи, за окнами, продолжала бесноваться буря. Стены дрожали, будто ветер бросал в них камни и пытался проникнуть внутрь.

– И на больших дорогах, и в охотничьих домиках, леди, – пробормотал он глубоким рокочущим голосом, – всегда есть что-то примечательное, что можно наблюдать и слышать.

Она продолжала искоса смотреть на него. Вот он и дал ответ. В своем роде.

– Значит, ты этим и занимался? Наблюдал и слушал?

– Отчасти.

– В такие времена, как эти…

– Большинство сочло бы эту работу слишком опасной.

– Я не принадлежу к большинству.