Временами слух обманывал его — слышались вздохи, стоны, шуршание. Тогда профессор останавливался и звал: кто тут?! Прислушивался, но темнота молчала. Он светил вокруг и с замиранием сердца боялся обнаружить притаившегося монстра. Но, всё было пусто, он был единственным живым существом в этой каменной ловушке. Только тихий ветер непрерывно тянул из глубины.

И вот настал момент, когда фонарик замигал. Наверно, Кондор уже многие часы спускается по этому бесконечно длящемуся подземелью. А, может, не часы, а дни. Когда свет иссяк, профессор испытал приступ паники, которая сопровождалась удушьем. Он сел у стены и начал глубоко дышать. Тьма давила, лишала мужества.

"Кому нужно тут моё мужество?" — подумал он. Кто смотрит на него? Мучительно хотелось закричать — так, чтобы отозвались стены. Кататься по полу и биться головой. Но, он стыдился сам себя. Да, Мариуш Кондор не должен терять самообладания даже в полной изоляции от всего живого.

Он не заметил как заснул. Усталость, отчаяние, тьма и обречённость сморили Кондора. Пластиковая канистра с водой пригодилась вместо подушки.

Очнулся он спустя невесть сколько времени от жажды. Где канистра?! Ах, вот она — немного в стороне. Наверно, он во сне оттолкнул её руками. Постойте, а как он видит?! Ведь фонарик давно погас — Кондор выкинул его!

Это было очень странно: в норе не было темно. Стены где-то в метре от пола давали слабый свет. Высокий потолок прохода тоже слегка сиял. Наверно, это колонии неизвестной науке плесени. Свет был ровным, перламутрово-голубым — и позволял видеть достаточно.

Кондор полюбопытствовал и заглянул в ту часть прохода, которую уже миновал. Ошибиться невозможно, ведь его путь всё время идёт вниз. Да, там было свечение, но слабое — оно постепенно иссякало вдалеке. А вот то, что впереди, освещалось, словно голубыми неоновыми лампами. Как интересно: когда Мариуш засыпал, то было совершенно темно, а когда проснулся — как будто именно для него устроили иллюминацию.

"Всему есть причина, — ответил на эти крамольные мысли рассудок. — Возможно, эта плесень реагирует на изменение магнитного поля."

Такое объяснение было ничуть не хуже прочих. Кондор поднялся, взял свою канистру и направился дальше вниз. Теперь идти было не в пример легче, поскольку в мертвенно-голубом свете плесени был виден каждый камешек и выбоинка. Занять мысли было нечем.

Спуск всё не кончался, утратилось ощущение времени. Бессмысленность действия породила душевное окоченение, несвойственное обычно такому энергичному профессору.

Перешагивая с камня на камень, он поднял глаза и обречённо остановился. Вот и всё. Он достиг дна. Длинная кишка спуска закончилась тупиком. Это то место, куда они отправили его умирать. Можно было и не тратить силы на шараханье. Профессор уселся на пол и прислонился спиной к прохладному камню.

Если бы он умел подавлять в себе сознание! Но против воли мысли так и копошились в голове. Старуха сказала, что ему понадобится вода. Зачем? Чтобы подольше протянуть, сидя на каменном полу и глядя на цветущую плесень?

Это наказание. За то, что он посягнул на самое святое в этом гиблом месте. На воду. Туземцы тут живут невесть сколько веков. И всё это при постоянной нехватке воды. За столетия они выработали строгий устав пользования скудными благами природы. У них незыблемые правила. Они имеют даже некоторый кодекс чести, никогда не посягая на чужое. А его экспедиция — это просто туристы. Припёрлись по каким-то своим, нисколько не нужным жителям Стамуэна, делам. И вообразили, что кто-то теперь должен вникать в их проблемы. А он взял да и решил эти проблемы с собственной точки зрения на справедливость. И очень обозлился, когда эта его справедливость пришлась им не по вкусу. Что же он должен был делать в такой ситуации? В самом деле, ведь одними рассуждениями не проживёшь.

Он устал сидеть, сцепив руки. Очень хотелось пить, но Кондор никак не мог заставить себя выпить из канистры. Какая-то нравственная заноза продолжала торчать в его сознании, заставляя его, сидящего в одиночестве глубоко под землёй, лишать себя глотка воды.

Кондор встал и от нечего делать подошёл к стене и провёл ладонью по её прохладной, чуть влажной поверхности. Его ладонь засветилась голубым светом.

Мариуш обтёр руку о шорты. Теперь и на шортах был голубой свет. Пристрастие к симметрии побудило его сделать то же самое и левой ладонью.

От нечего делать Мариуш творил глупости. Он намазал неубывающим светом обе руки от кончиков ногтей до коротких рукавов. Через неделю здесь будет лежать труп со светящимися руками. Как это возмутительно — светящиеся руки!

Кондор засмеялся и тщательно намазал ноги вместе с кроссовками. Может, эта плесень ядовитая? Очень хорошо, покончим побыстрее с этим.

Светящиеся конечности по сравнению с одеждой выглядели просто вызывающе. И Кондор продолжил своё бессмысленное занятие. Он вымазался весь спереди. Представил свой сияющий труп. Ему стало смешно. Тогда он начал отираться и спиной, время от времени похохатывая.

Плесень на стене уже не выглядела такой красивой. Он испортил картинку — везде проплешины, везде мазня. Но, дурацкое веселье уже захватило его целиком. Кондор решил непременно довести дело до конца. Он вымазал лицо и шею, даже уши. Эх, жаль, зеркала нет! Это безумие. Он сошёл с ума. Почему так быстро?

Кондор представил себе, как выглядит, и со смешком исполнил несколько движений брейка. Потом подумал и скрутил свои пышные пряди в пылающие холодным светом жгутики. И снова сплясал со смехом. Его никто не видит. Всё можно!

Всё ещё посмеиваясь, он подошёл к тупиковой стене, которая почему-то была свободна от плесени, и с размаху ударил по ней ладонями. Руки не встретили сопротивления. То, что выглядело как монолит, беспрепятственно пропустило человека. Он буквально нырнул в камень.

Спустя полминуты из стены вышел человек, забрал канистру и ушёл сквозь стену обратно.

Идущие по пустыне молчали, стараясь не тратить зря силы. Оба понимали, что предприятие, затеянное ими, совершенно провальное. Но, продолжали мерно передвигать ноги, ставя подошвы на лёгкий, текучий песок. При каждом шаге ноги утопали, и приходилось с некоторым усилием вытаскивать их из горячих объятий песка. Всё это — шаг за шагом — выматывало путников. Но, они упрямо двигались, чтобы как можно дальше отойти от ненавистного Стамуэна, под стенами которого так необъяснимо сгинула экспедиция.

Пот перестал проступать на их лбах уже давно. Глаза слепил яркий свет, а очки остались в лагере. Надо же — именно очки остались в лагере. И эти двое с равнодушием доведённых до крайности людей молчали. Они мерно двигались, стараясь ни на сантиметр не опередить друг друга. Почему-то это стало важным для обоих.

Вилли и Джед уже много часов находились в пути. Во все стороны, куда ни глянь, расстилались бескрайние барханы. Только тени, волочащиеся сзади по горячим пескам, указывали, что путники пока ещё не сбились с пути. Давно скрылся за сыпучими горами Стамуэн, но его мертвенное дыхание словно преследовало беглецов. Их движения приобрели некоторую зыбкость, присущую людям, закружившимся в однообразии среды.

Когда солнце пошло на убыль, и жара оставила землю, они немного оживились. Движения потеряли ту размеренность и машинальность, что свойственна людям, двигающимся бессознательно. Один поднял голову и огляделся.

— Вилли, — сказал он, прокашлявшись, — может, отдохнём?

— Давай идти, пока ещё светло, — тускло отозвался тот.

Смысла в этом не было, но оба путника продолжали двигаться. С каждым шагом они оставляли позади себя миллионы крохотных, абсолютно одинаковых песчинок. Такое впечатление, как будто само время утекало из-под их подошв. Оба отуплены и ослепены. Боль в спине и смертельная усталость — это их ощущения. Так почему же они никак не могут остановиться, словно через десяток шагов их ждёт спасение?