Никогда не стриженные, все в изломах, с черной каймой, у нее оказались не ногти, а когти. Бен ругался вполголоса.

— Нельзя так, это же человек, женщина, — попеняла Полина и стала ворковать. — Верочка, дорогая, пойдем, там цветочки, солнышко, Бенчик тебе букетик подарит.

Только женщины умеют по-настоящему уговаривать. В голосе Полины появились неведомо откуда материнские нотки. Причем, Бен вспомнил свою, и нежный голосок девушки напомнил ему колыбельную, у него даже глаза стали слипаться.

— Не спи, Магерамов! — привел его в себя яростный шепот.

Вера уже вылезала. Бен выбрался следом и, поддерживая несчастную с двух сторон, они двинулись. Зажигалку погасили. Старушка стонала и кряхтела и сразу выбилась из сил. Мышцы были атрофированы, и она самостоятельно смогла сделать лишь пару шагов, которые делала в яме, чтобы отойти в угол по нужде. Несчастная затихла, потом вдруг задергалась.

— Полина, скорее, ей плохо! — поторопил Бен.

Полина выбралась первой, Бен подал ей старушку. Она оказалась настолько невесома, что слабых сил девушки хватило, чтобы вытащить несчастную.

— Она не реагирует на свет! — воскликнула Полина. — Скорее на воздух!

Бен вынес и положил на крыльцо сухонькое тельце.

— Вы свободны! — сказал Бен. — Что с вами? Вам плохо?

— Я вижу солнце, — прошептала Вера.

— Господи, она ослепла! Нельзя было так резко ее выносить, — расстроилась Полина.

Бен послушал грудь, поднялся. Она была мертва. Полина разрыдалась и никак не хотела оставлять умершую, хоть Бен и убеждал, что теперь ей все равно. Покойницу занесли в дом и приперли дверь колодой.

Они вышли через давно не пользуемую калитку. В доме Кривоноговых не горело ни огонька.

— Сволочи! Кроты поганые! — сжала Полина кулачки.

— Ничего, мы им устроим! — пообещал Бен.

В «Ниагаре» нашелся рабочий комбинезон, но ключи от машины остались в одежде, отобранной Кривоноговыми.

— Машину оставим, заблокируем все дверцы, ничего ей не сделается. Потом заберем.

Где твой Кузькин?

— Ты что, ничего не хочешь сделать с этими уродами? — возмутилась Полина. — Милицию вызвать надо!

Трудно было объяснить, почему Бену не нужны были долгие объяснения с милицией.

Действовать надо было быстро. К тому же у него были свои соображения насчет Кривоноговых, но Полине он их не раскрыл, как бы она не просила.

Через пару дворов они нашли машину Жоржика. В салоне тихо играло "Морское радио", самого парня не было видно.

— Жоржик, ты где? — крикнула она.

Он зажал ей рот. Она вырвалась и долго отплевывалась. Бен поднял с земли самокрутку.

— По-моему твой кавалер пук не только пьет, но и курит.

Жоржик, которого они нашли в кустах, с трудом сфокусировал на них взгляд.

— Я вас видел, вы трахались, животные, ты мне изменила, — палец на Полину, потом палец на Бена. — Ты бегал голый, чертов извращенец.

Под ногами валялись деньги и права. После безрезультатных поисков стало ясно, что ключи Жоржик потерял. Девушка дала ему пощечину, впрочем, он ее не почувствовал.

— И я любила такого урода. Он рыжий к тому же. Неврастеник и истерик. Накурился, видишь ли, из-за того, что я ему изменила. Да у тебя табаку не хватит, щенок!

Отчаяние охватило Бена, когда он понял, что они застряли здесь надолго. По крайней мере, до того момента, пока Жоржик очнется. Он сунул руки в карман и почувствовал помеху. Нечто круглое и гладкое, теплое на ощупь. Он вытащил на свет овальный брелок.

— Чего ты удивляешься? Костюм от предыдущего владельца остался, — пожала плечами Полина. — Пошли в машину спать.

Бена охватил суеверный восторг.

— Но предыдущим владельцем был Базилевский!

Василий Пантелеевич Афинодор был близок к решению проблемы как никогда. По матанализу у него было «отлично», так что, заменив уравнения из темпоральной физики на чистую алгебру, он вскоре свел все к единственному уравнению, где все ему стало ясно, кроме единственной же переменной. Ему понадобилось исписать километровыми формулами две общие тетрадки, пока он не понял, что математика для понимания этих процессов не годится и надо возвращаться к физике. Он представил адский труд по обратному переводу, и у него случилось сердцебиение. Он заставил себя успокоиться.

Время шло к полуночи. В пустующем коридоре ОПП лишь Гена Сухоносов неподвижно сидел за своим столиком. Афинодор прозондировал почву, не замечал ли тот что-либо подозрительное. Парень спокойно отвечал, что нет. Временами он и самого Пантелеича не видел. Знал он такой грешок за трепетами, они могли отводить глаза.

Это облегчало их сотрудничество, но чертовски нервировало. В любой момент они могли исчезнуть. Афинодор, считавший себя ученым до мозга костей, мог бы теоретически обосновать сей оптический эффект, даже начертить пару формул, но все равно это не позволяло чувствовать себя менее зависимым от карликов.

Когда трепеты исчезли, он почувствовал облегчение. Он сидел в полночь в своем кабинете глубоко под землей, не имея никакого желания выбираться наружу, ведь ему предстоял большой объем работы, который надо было завершить до утра, пил чай с творожным печеньем и чувствовал себя свободным.

Но стоило ему опустить глаза, как благодушие растворилось без следа. Внизу на полу стоял трепет: белый и строгий.

— Чего тебе надо? — строго спросил Афинодор. — Кушать хочешь? Я вам дал картошки.

Судя по реакции, карлик все понял. Посему отрицательно покачал головой и указал тонким длинным пальцем, похожим на белесый травяной отросток, выросший на упомянутом картофеле, на общую тетрадку с последними расчетами и неподдающейся переменной. Афинодор торопливо схватил тетрадку.

— Зачем тебе? Это моя нобелевская!

Тогда трепет взял со стола стакан с кипятком, Афинодор наивно решил, что карлик захотел пить, но тот без задержки вылил его содержимое ученому на колени.

Афинодор с воплем вскочил на ноги, а так как тварь подпрыгивала, намереваясь завладеть конспектом, то взобрался на стол. Видели бы меня мои подчиненные, подумал старик.

Трепет поманил его пальцем, Афинодор отрицательно замотал головой. Карлик позаимствовал со стола чудовищно дорогой микроскоп фирмы «Комука-спервей» и легко и непринужденно расправился с двумястами тысячами евриков, пустив его с руки в голову Пантелеича. Тот проявил не по годам увертливость и, спрыгнув со стола, опрометью кинулся в дверь. Трепет косолапо бежал за ним, слегка покрякивая словно утка.

— Ты видишь его? — крикнул Афинодор Сухоносову, но охранник и ухом не повел, похоже, не видя не только карлика, но даже и самого ученого.

Проносясь мимо, Афинодор в сердцах смахнул со стола учетную книгу.

— Сквозняк, — констатировал охранник.

Ученый добежал до лифта, но карлик не стал его преследовать. Остановившись рядом с комнатой «Кончитты», он указал на нее, после чего отрицательно покачал атрофированным пальчиком.

— Нельзя? — понял Афинодор. — Что вы из меня, уроды, нервы тянете? Сначала можно было, даже из лаборатории не выпускали, а теперь наоборот.

Карлик, пропуская его тираду мимо ушей, опять покачал пальчиком.

— Немая скотина! — ругнулся Афинодор, не имея возможности что-либо предпринять, похоже, трепет не собирался сходить с места.

Трепету нельзя было отказать в логике. Если ему доверили сорвать работу, то он мастерски с ней справился. И из лаборатории выгнал, и от «Кончитты» изолировал.

Неожиданно Афинодор почувствовал некоторый дискомфорт: будто некто пытался засунуть ему иголки в уши. Он рефлекторно заткнул их, но легче не стало. Видно воздействие передавалось на слишком высокой частоте, и ладони не могли стать достаточно надежным барьером.

Неладное почувствовал и трепет. Он оглянулся, словно его позвали. Когда трепет никого не обнаружил, на его сморщенном личике возникло выражение, которое с натяжкой можно было назвать недоумением. Круглые глазки моргнули.

Не долго думая, карлик распахнул дверь, которую охранял. Тут уж Афинодор закричал в голос. Раньше, очень давно он работал в одном жутко секретном ящике по созданию новых видов взрывчатых веществ. При испытаниях никогда не знали точно, как громко рванет, и очень часто глохли, а вот если орать в голос, то это нехитрое действие помогало спасти ушные перепонки.