Мент почесал голову.

— Отдельно поедете. Сначала вас отвезем. Отделение недалеко. Пока протокол напишите, этого бандита привезем. Василич пока его постережет.

Когда они кроме одного стерегущего уехали, Веничка сказал:

— Зря ты мне помешал. Я б его так отделал. Но у тебя тоже хороший нокаут получился.

— Я не хотел его бить!

— Это ты в отделении расскажешь, — сказал Василич, думая, что обращаются к нему.

— Это я не вам.

— Тогда кому? Кругом никого. За дурика хочешь сойти, так это у нас в отделении быстро вылечат.

— Вот и вы не верите. Мне никто не верит, а Веничка творит что хочет. Все думают на меня. Я сейчас только что человека спас.

— Если бы все так спасали, у нас людей бы не осталось, — усмехнулся Василич.

— В отделении тебя вылечат! — хохотнул Веничка. — Как же? Пальцы в косяк зажмут, и все пройдет.

— Заткнись!

— Чего-чего? — вскинулся Василич. — Обнаглел, парень? Телика насмотрелся и решил, что крутой?

Еще можно было выкрутиться, но опять встрял Веничка:

— Предложи ему штуку, он маму родную продаст!

Артем с ужасом заметил в руке пятисотки.

— Бери, урод!

— Ты кого уродом назвал, щенок! — заорал Василич, теряя терпение.

— Бери бабки, продажная шкура, и проваливай!

— Ах ты, гаденыш!

Василич затопал к нему на кривых кавалерийских ногах, и кобура запрыгала у него на боку. Слишком легко запрыгала. Василич с недоумением увидел собственный пистолет в руках малолетнего бандита. В голове у него одновременно всплыли две главные мысли, а именно: какими неведомыми путями оружие приплыло к мальчишке так, что он, мент с двадцатилетним стажем, этого даже не учуял. И вторая: он не ходил в уборную по большому со вчерашнего вечера и, судя по нагнетаемой жути, совершенно напрасно. Василич уставился в вороненое жерло.

— Не дури, парень.

— Мочи его! Если тебя застукают с оружием, то пристрелят!

— Замолчи!

Василич потерялся. Стоявший перед ним парень тряс перед его лицом заряженным оружие и разговаривал сам с собой.

— Давай успокоимся, — попытался Василич отвлечь парнишку. — Если ты отдашь мне оружие, то я ничего никому не скажу. Мне будет стыдно признаться, что несмышленый мальчишка отнял у меня табельный пистолет.

Но стоило ему сделать шаг, как пистолет буквально запрыгал в руках подростка.

Василич вспомнил, как в начале службы видел человека, в голову которого попала пуля. Эффект был такой же, как если бы ее сунули в мясорубку.

— Отдай пистолет, пожалуйста! Меня же уволят, а тебя посадят.

— Тебя не уволят, а похоронят! — хохотнул Веничка. — Шас выпустим мозги проветрить!

— Никому не будем мозги выпускать!

— Тогда в ногу стрельни!

Пистолет пару раз мотнулся вверх-вниз, Василич следил за дулом с замиранием.

Никогда ему не было так страшно. Он накануне плотно пообедал, и все усилия ушли на то, чтобы пища не вернулась тем же путем.

— Тогда сделаем вот что! — Веничка задрал его руку с пистолетом и резко опустил вниз.

Перед самым ударом Артем непроизвольно нажал на курок. Выстрел ударил набатом.

Василич углядел, как брызнули наружу его мозги, на самом деле, это была кирпичная крошка из стены, и с закатившимися глазами повалился в кучу битой штукатурки.

Когда за ним вернулся напарник, Василич уже оклемался и, счастливо улыбаясь, сидел на той еще куче.

— Я кажется обос…ся, — признался он.

На следующий день на работе произошло ЧП. Утром настроение у Бена было безмятежное. Артемка нашелся сам. Когда они с Ларой выбрались из «Ниагары», мальчик, как ни в чем не бывало, сидел у своего подъезда. Лара с отчаянием вцепилась в него, он в нее, и Бен в очередной раз убедился, что какова бы ни была сильной отцовская любовь, между матерью и сыном ему не влезть. По существу теперь они являл собой единый организм — радующийся, мятущийся, замирающий от облегчения и от предчувствия новых бед. Бен понял всю неуместность своего присутствия и уехал. Он продолжал пребывать в благостном чувстве до самого ЧП.

Не успел он на следующее утро прийти на работу, Зиночка пожаловалась на недомогание. Вид у нее был нездоровый — лицо желтое словно пергамент, а глаза наоборот красные. Бен даже разрешил ей не готовить себе утренний чай, но секретарша встала на стражу профессиональных обязанностей. Только предупредила, что сначала отнесет чай Ерепову. Бен уже смирился с тем, что секретарша у них одна на двоих. Судя по многим признакам, он являлся странным замом. Неким неполноценным придатком по отношению к остальным восьми.

Не прошло и пяти минут, как дверь осторожно отворилась, впуская Зиночку, передвигающуюся крадущейся походкой с подносом в руках. Бен успел удивиться, что она несет ему чай первому. Удивление сменилось шоком, когда застывшая в дверях Зиночка слегка наклонила поднос, и парящий стакан, сахарница, лимонница заскользили по наклону и, догоняя друг друга в полете, устремились навстречу полу. Ни один мускул не дрогнул на невозмутимом лице секретарши, словно каждодневное битье посуды являлось ее почетной обязанностью.

— Что с вами? Вам плохо? — засуетился Бен.

— Я ничего не вижу, — меланхолично произнесла Зиночка.

Бен помог ей добраться до стула.

— Посмотрите, как там шеф! — тем же безразличным тоном продолжила Зиночка.

— Я сейчас вызову скорую.

— Посмотрите, как там шеф! — выкрикнула она.

Бен подчинился, хоть и не понимал, при чем тут шеф. Ерепова на месте не было, что, в общем, то было вполне объяснимо наличием в городе еще не познанных до глубин души особей женского пола. Бен уже собрался вернуться обратно, когда, случайно глянув в коридор, увидел идущего по нему слепого. Насколько помнится, этот парень работал в бухгалтерии, и Бен готов был дать голову на отсечение, что вчера он молодым сайгаком выплясывал перед молоденькими сотрудницами в курилке, уговаривая их перейти к еще более тесному сотрудничеству и взаимодействию.

Парень передвигался, ощупывая стены руками с такой нежностью, с которой не ощупывал бы женские прелести. Белое мучное лицо задрано кверху, глаза страшные в своей неподвижности, несмотря на периодические полыхания мощных потолочных светильников типа ЛВО.

Бен вышел в коридор, и от увиденной картины ему едва не сделалось плохо. Все увиденные им люди оказались слепы. Вслед за парнем из бухгалтерии увязались несколько человек, пытаясь схватить за плечи, видно, приняли за зрячего. Он вырвался и, потеряв равновесие, упал, ему наступили на лицо, раздался визг.

Визжал не упавший, а тот, который на него наступил.

— Господи, я наступил на труп!

Бен обошел свалку и прошел по коридору, уворачиваясь от слепых. В открытую дверь приемной Цехмистера Бен разглядел застывшую в нерешительности секретаршу с графином, с которым она совершено не представляла, что делать.

— Поставьте на стол! — посоветовал Бен, запоздало поняв, что его совет для незрячего звучит издевательством, подошел и поставил графин сам.

Секретарша неожиданно вцепилась в него и издала крик, переходящий в визг.

— Яков Валерьянович, он видит! Я держу его! Скорее сюда!

Дверь кабинета распахнулась, выпуская Цехмистера. Он был разъярен. Рубаха на необъятном чреве расхристана, являя миру густой мох. Руки расставлены на половину кабинета. Очки вспотели от панической решимости.

— Я вам помогу! — простонал толстяк, диким кабаном снося компьютер со стола.

Бен пришел в себя и выдернул руку из цепких женских коготков. В последний момент он успел поднырнуть под рукой толстяка, познав всю прелесть вспотевших подмышек двухсоткилограммового тела. Он рванулся к двери, Цехмистер за ним, ориентируясь на шум. Бен в дверь попал, толстяк нет. Перед тем, как потрясти косяк пудовым ударом, Цехмистер успел крикнуть:

— Я его поймал!

Бену сделалось страшно и весело одновременно. Все происходило как во сне, когда знаешь, что это сон и наказания не последует. У него возникло острое желание проверить состояние здоровья сотрудников этажом ниже, где располагался БОТИЗ. В застрявшем лифте, в котором сослепу нажали все подряд кнопки, орали, словно стая котов, и Бен направил стопы к лестнице, где навстречу попалась сладкая парочка.