— Еще бы! — усмехнулся я.
Мартынов сделал вид, что не заметил моего сарказма.
— Позиция у них такая. Кожемякин подсказал своим дружкам, которых знал еще по тюрьме, что у Самсонова есть деньги, причем деньги немалые. Но у них были распределены роли: Кожемякин наводит своих подельников на Самсонова, но сам остается в тени. Дружки выполняют свою грязную работу. Деньги делят. После чего Кожемякин спокойно продолжает трудиться под началом Самсонова. К Самсонову действительно приходили за деньгами, это ты видел. Но после того как мы демонстративно пустили за Самсоновым «хвост», те ребятки якобы отступились, решив, что за Самсонова взялись более солидные урки и им с теми рэкетирами не тягаться. Так что к убийству они не причастны, и чужие грехи им брать на себя не с руки, своих полно.
Наверное, Мартынов сейчас цитировал Кожемякина и его дружков.
— Но ведь врут же! — воскликнул я. — Сам Кожемякин своего подельника укорял в том, что они убили Самсонова, так и не получив денег!
Мартынов вздохнул:
— У них и здесь своя версия, Женя. Они и не отрицают, что тот случай, которому ты сам был свидетелем на площади Восстания, имел место. Да, повздорили, да, Кожемякин высказал своему дружку претензии. Но смысл якобы был вот в чем — приятель упрекнул Кожемякина в том, что тот не возвращает давний долг. Про долг — это правда, мы проверяли, и есть свидетели. Кожемякин же ответил, что если бы эти олухи, то бишь его дружки, были поразворотливее, то давно выбили бы деньги из Самсонова, пока тот был жив, и этих денег Кожемякину хватило бы с лихвой, чтобы рассчитаться. А после гибели Самсонова о деньгах надо забыть.
— Но он же сам сказал! — воскликнул я.
— Что сказал? — устало осведомился Мартынов, с сочувствием глядя на меня как на неразумное дитя.
— Что эти люди убили Самсонова, так и не выбив деньги!
— Тут интересная вещь получается, Женя. Эту фразу я, конечно, помню. Она есть и в материалах дела. Буквально звучит так…
Мартынов раскрыл одну из лежавших перед ним папок и нашел нужную страницу.
— «Самсонова убили прежде, чем выколотили из него деньги!» — процитировал он. — Так вот, они оба — и Кожемякин, и его подельник — утверждают, что вторая часть фразы искажена. Было якобы сказано: «Самсонова убили прежде, чем вы выколотили из него деньги». Слово «вы» пропущено. Ты понял, как сразу сместились акценты? Кожемякин упрекнул своего дружка в том, что тот оказался нерасторопным, не успел добраться до самсоновских денег. Самсонова кто-то убил, и денег им теперь не видать. Кто-то, пока нам не известный, убил Самсонова, не дав этим ребятам выбить из Самсонова деньги. Вот так вот они дело представляют.
Я недоверчиво покачал головой и осведомился:
— Неужели из-за одного пропущенного словечка обвинение рухнет? Ни за что не поверю. Когда-то по делу витебского насильника расстреляли полтора десятка человек — за изнасилования и убийства, а настоящего преступника нашли намного позже. А теперь вы пытаетесь доказать, что одно крошечное расхождение в показаниях не позволит вам довести дело до приговора?
— Ну, к «витебскому делу» я не имел никакого отношения, — нахмурился Мартынов.
— Я в этом не сомневался.
— А причина здесь не в одном слове. Я тебе это рассказал, чтобы ты понял: эта вот фраза, которая была отправной точкой для предъявления обвинения в убийстве, может быть истолкована совсем иначе. В суде обвинение будет отстаивать нашу точку зрения, но зашита, конечно, примет версию Кожемякина и его друзей. Насчет «витебского дела» ты хорошо сказал. Да, такое бывает. Способов сломать человека, даже невиновного, множество. Не был, не участвовал, но все равно все подпишет. — Мартынов улыбнулся печальной улыбкой. — А уж в случае с Кожемякиным нужные показания выбить проще простого. Он ведь сам подставился, и его осталось только дожать. Но! — Мартынов посмотрел на меня. — Я никогда не использовал таких методов, Женя. А в этом случае и подавно не пойду на подобное, даже если мне очень захочется. Потому что мне голову оторвут.
Вот уж никогда не подумал бы, что Мартынов кого-то боится.
— Бандитов, что ли, боитесь?
Он засмеялся.
— Нет, ты меня не понял. Насчет головы — это я образно выразился. Я хотел сказать, что самсоновское дело — на виду. Всех участников этой истории рассматривают под микроскопом. И если мы где-то ошибемся и неправильно себя поведем, поднимется шум. Та же самая причина заставляет меня с пессимизмом смотреть на будущее этого дела в суде. Если бы речь шла о заурядном убийстве, с нашими «героями» не было бы никаких проблем. А при такой широкой огласке судья не решится вынести обвинительный приговор, если возникнут хоть какие-то сомнения.
— Никогда не поверю, что он их оправдает!
— Конечно, не оправдает, — согласился Мартынов. — Даст им лет по восемь — за вымогательство и на этом все закончится. И это еще в лучшем случае, потому что он может, чтобы подстраховаться, отправить дело на доследование. И мы будем крайними, а он, судья, — молодец. — Мартынов развел руками. — А защита, ты уж мне поверь, будет действовать очень активно. На таких громких процессах зарабатываются репутации и строятся карьеры. Если они докажут несостоятельность обвинения в убийстве, — а это, я думаю, не так уж сложно, — они будут обеспечены клиентурой до конца своих дней. К ним в адвокатскую контору будет стоять очередь лет на двести вперед, только выбирай.
— Как же так? Есть убийство, есть убийца — и ничего? Я своими глазами видел Кожемякина в тот вечер. Он шел со стороны гаража…
— А у него и на этот случай есть объяснение, — кивнул Мартынов. — Плохо ему стало.
— Плохо? — недоверчиво переспросил я.
— Плохо, — подтвердил мой собеседник. — Перепил, понимаешь. Его начало мутить. Он побежал в ванную комнату, совмещенную с туалетом, но там была Светлана, и ему пришлось искать подходящее место вне дома.
— Чушь! — сказал я. — Светлана ничего такого не говорила.
— Не говорила. В материалах дела этого эпизода нет. И если она не подтвердит слова Кожемякина, это будет очко в нашу пользу. Но — только если не подтвердит.
Мартынов очень на это надеялся, как я понял. И я был с ним солидарен.
— Очень сложное дело, — сказал Мартынов. — Все время такое чувство; будто по тонкому льду идешь. Мы вот Алекперова крепко зацепили, он уже было сник, и вдруг пошли звонки всякие… — Он в досаде махнул рукой.
— Большие люди звонили? — понимающе сказал я.
— Большие— это не то слово, Женя. Очень большие, так будет вернее. Это же телевизионный канал, его такие люди контролируют, о которых вслух можно говорить только хорошее. — Мартынов желчно засмеялся.
— Неужели они вам звонили?
— Не лично, конечно. Другие люди светились. Но откуда ветер дует, можно было понять. И при этом никаких просьб или угроз. Так, разговор ни о чем. Но с явным намеком, что Алекперова мы напрасно зацепили. А у нас против него — ничего. И пришлось оставить его в покое.
— А говорили, что крепко Алекперова зацепили, — уловил я несоответствие.
— Мы-то хорошо зацепили, — согласился Мартынов. — В грязную историю он вляпался, слов нет, но ничего такого, за что можно было бы его упечь в тюрьму. Да, он мухлевал. Да, ему мешал Самсонов, и он за его спиной делал вещи, за которые в приличном обществе бьют по физиономии. Но только и всего. Так что по самсоновскому делу его к ответственности не привлечешь. Но в ходе допроса стали всплывать другие вещи, не менее интересные. Огромные потоки никем не учтенных денег — вот это тема. То, что проходило через Самсонова, — лишь мизерная часть, верхушка айсберга. Алекперов, судя по всему, оперировал гораздо более значительными суммами. Это я и имел в виду, когда сказал о том, что Алекперова мы зацепили.
— Так в чем же дело? — не выдержал я.
— Ты о чем? — осведомился Мартынов.
— Вот и докрутите его до конца! — ответил я, злясь на него за то, что он разыгрывает непонимание, хотя все прекрасно понял.
— Не дадут, Женя.
