И еще такая деталь: за последние десятилетия если во Франции кто-то и бастует, то это, в основном, государственные служащие. Железнодорожники, почтовики, работники общественного транспорта получают зарплату от государства. По французским законам их нельзя уволить с работы. Над всеми остальными, кто трудится в частном секторе, угроза безработицы висит, как Дамоклов меч. Напомним, что во Франции 12 процентов безработных. То есть привилегированная корпорация, каста, пользуясь безнаказанностью, отстаивала свои привилегии. Дескать, пусть затягивают пояса другие, а мы не будем. Назвать все это классовой борьбой — извините, язык не поворачивается.
Допускаю, что по каким-то причинам привилегированная корпорация захотела досадить правительству. Но все варварство забастовки (не боюсь употребить это слово — варварство) заключалось в том, что ее целью было — превратить жизнь ни в чем не повинных рядовых французов в сущий ад. Люди, которые не желали работать, делали все возможное, чтобы помешать работать другим.
Чтобы попасть на работу, жители пригородов вставали в четыре утра и топали пешком по двадцать километров. В часы пик автомобильные пробки в Париже и на подступах к нему достигали в общей сложности 300 километров. Рестораны, магазины, делающие, как обычно, ставку на традиционный предрождественский бум, понесли немыслимые финансовые потери. Мелкие предприятия, особенно те, которые рассылают свои продукцию по почтовым заказам, оказались на грани закрытия. Иностранные туристы, заполнявшие Париж в это время года, естественно, дружно бойкотировали зачумленный город. Какой ущерб нанесен французской казне? Вот факты. В 1996 году правительство планировало увеличение национального валового дохода и уменьшения, как минимум, на сто тысяч количества безработных. Забастовка перечеркнула оптимистические прогнозы. По последним данным, прироста национального дохода не будет и, как следствие, появится еще 120 тысяч новых безработных. Значит, 220 тысяч французов должны сказать «спасибо» (в кавычках) профсоюзам — СЖТ и «Форс Увриер», благодаря их стараниям они остались без работы. Что-то не похоже на классовую борьбу, скорее, корпоративная, кастовая война против самых обездоленных и наименее защищенных слоев населения.
Чем могли ответить рядовые граждане? Стихийными демонстрациями против забастовщиков (впервые я наблюдал такое во Франции) и множеством самодельных листовок, наклеенных на стенах вокзалов, на остановках автобусов, на закрытых наглухо дверях метрополитена, листовок, где самым нежным обращением к забастовщикам были слова: «Бесстыжие эгоисты!».
Как правило, французская пресса, особенно левая, на стороне забастовщиков. Действуют старые механизмы памяти: мол, право на забастовку священно, это завоевание республиканской Франции.
На этот раз, когда забастовка затянулась, даже в газетах обратили внимание на некоторую странность альянса. Дело в том, что почти пятьдесят лет профсоюзы «Форс Увриер» и СЖТ занимали диаметрально противоположные позиции на политической сцене. Первомайский праздник отмечали сепаратными демонстрациями, шли по раздельным маршрутам. А тут вдруг такое трогательное единство! И перед телекамерами председатель «Форс увриер» Марк Блондель и председатель СЖТ Луи Виане обмениваются горячими рукопожатиями (как сказали бы англичане — «шокинг»!). Тогда журналисты начали копать поглубже и выдвинули версию: настоящая причина забастовки — деньги. И не те жалкие прибавки к жалованью и пенсии, которые просили транспортники и почтовики, а огромные миллиарды. Поясняю: спрятавшись за спины забастовщиков и манифестантов, Марк Блондель и Луи Виане потребовали автоматической отмены всего плана Жюппе. А план Жюппе предусматривает ежегодную отчетность всех касс социального страхования перед парламентом. У французского социального страхования — бюджет колоссальный, почти равный годовому национальному бюджету Франции. И одну из главных касс контролирует профсоюз «Форс Увриер», а другую — профсоюз СЖТ. Вот где собака зарыта! Правда, пока нет оснований упрекать Блонделя или Виане в каких-то финансовых махинациях. Но если придется отчитываться перед парламентом и что-то всплывет…
В общем, десятки тысяч простаков-французов, которые три недели маршировали по улицам с песнями и лозунгами, не подозревали, что их втянули в чужую и корыстную игру.
Стихийные бедствия во Франции
«Мы, французы, очень любим стихийные бедствия. Естественно, когда они в других странах, и когда их нам показывают по телевидению. В конце концов, наши новости — повышение-понижение цен на салат и свинину, повышение цен на сигареты и бензин, скандал с футболистами в Марселе, судебный процесс в Лионе — приедаются. А тут, на тебе! Извержение Этны в Италии — очень красочно, землетрясение в Японии — дух захватывает, засуха в Испании — впечатляет, наводнение в Бангладеш — очень зрелищно! Правда, про наводнение в Бангладеш нам рассказывают, только если там погибло больше 10 тысяч человек. Если 9 тысяч 900 с хвостиком — на телевидении молчок, считается, что это никого не заинтересует. Вот Америка — другое дело. Снежная буря в Нью-Йорке, пожар в Калифорнии, Миссисипи вышла из берегов — любо-дорого смотреть. Могут сказать: это потому что у вас, французов, комплекс неполноценности. Фу, какая пошлость! Нам нечему завидовать Америке, у нас тоже есть ядерное оружие, мы продали Финляндии три с половиной самолета, и наш франк — самая стабильная валюта в мире… вот уже четыре дня. Хотя верно и то, что американцы нас освободили в 1944 году. Вот этого мы им никогда не забудем. Ладно, проехали Америку. Стихийные бедствия в России? Про них нам говорят вскользь, там телевидение почти ничего не снимает. Диктор как-то объяснял: „Вам же нужны „картинки“, если давать голую информацию, вы же переключите телевизор на другую программу“. Между прочим, а за что с нас дерут теленалог? Раз мы платим, нечего зря языком чесать, давай показывай картинки…
А вообще, в нашей прекрасной Франции климат умеренный, можно сказать, хороший. Поэтому летом должно быть солнце, особенно на морских курортах. Если мы сняли там квартиру на месяц, то жалко терять каждый день. Раз мы платим за проезд по автострадам, и цены на бензин повышаются, то дорога должна пройти без сучка и задоринки. И еще нас приучили проводить зимний отпуск в горах. Горнолыжные курорты — огромная индустрия, много средств вложено. Однако тут все зависит от снега. Когда снега нет, тут даже правительство не виновато, это мы понимаем. Курорты пустуют — значит, растет безработица, тоже плохо. Но раз снег пошел, нельзя упускать ни часа. И снег должен падать только в горах, а не на шоссе, и тогда, когда мы спим, а не тогда, когда мы едем, иначе какого черта мы голосовали за это правительство?».
Уф, прервем монолог рядового парижанина. Признаться, я завидую этой французской уверенности, что все будет так, как хочется. Я не могу мчаться ночью на огромной скорости сквозь дождь и туман, я старый человек, у меня советское воспитание. Я привык к тому, что где-то шоссе будет обязательно перекопано поперек — и ни заборчика, и ни одного опознавательного знака. Или оставят посреди дороги бульдозер с потушенными огнями. А француз ничего не боится, знай себе жмет на газ и выкуривает сигарету за сигаретой, цены на которые все время повышаются. И, как правило, благополучно доезжает…
Ладно, не будем рассказывать о страшных дорожных катастрофах, которые иногда случаются (50 машин врезаются одна в другую), у нас сегодня иная тема. В первое воскресенье этого года была чудовищная пробка в горах Верхней Савойи. За пять часов машины проезжали в среднем семнадцать километров, с наступлением темноты не продвигались ни на сантиметр. Пришлось автомобилистам искать приют в крестьянских домах и в школах, которые, спасибо полиции, приготовили для ночлега. Спрашивается: за что курортникам выпала такая каторга? Ведь все прекрасно так начиналось — пошел долгожданный снег! Но он почему-то падал не только на лыжные трассы в горах, но и на шоссе, и не только ночью, но и днем. Поэтому машины стали скользить, водители останавливались, надевали цепи на колеса, а снег все падал, и дорожной полиции пришлось перекрыть движение. То есть французы не предполагали, что в их воскресные планы вмешается стихия. Действительно, безобразие: за гостиницу заплачено, надо успеть к ужину — и вдруг стихия! Откуда она взялась?
