В те годы на селе электричества и в помине не было, керосиновыми лам-

пами обходились. Что на улице, что на задворках — темень кромешная, жуть! Конюшня за околицей стояла, до неё полкилометра, не меньше!

Но я мигом долетел по натоптанной тропинке. Ворота в конюшню высокие, двустворчатые, на щеколду прикрыты. Замков, как теперь, тогда и не знали… А в воротах — дверца скрипучая имелась, из досок сколоченная. Приоткрыл я её и проскользнул внутрь, а там темно, хоть глаз выколи. В тишине что-то поскрипывает, шуршит, лошади всхрапывают, копытами перестукивают.

Чувствую, сердце у меня обмирает и дух перехватывает. Так и подмывает убежать от страха, но нельзя. Раз надумал избавиться от напасти, значит стой до последнего! Хорошо, что ещё днём я забегал на конюшню и заприметил, где что лежит. Хомуты висели на гвоздях на стенке справа от входа и я быстро нащупал один из них. Снял кое-как, потому что высоко было, и три раза через голову пролез в него.

В конце не выдержал и бросив хомут на земле, убежал стремглав. Только пятки в задницу влипали. Не помню, как и дома-то очутился! На утро, не поверишь, опять лужа! Я до того расстроился, что чуть не плакал. Как же так, ведь всё сделал как надо, а не помогло. Может, я и впрямь какой деффективный и ничем меня не исправить?

Но уж зато на следующий день случился праздник! Я проснулся совершенно сухой! И так-то по сей день…"

Клавдия, внимательно слушавшая мужа, перекрестилась и вздохнула:

— Чует моё сердце, Мишенька, поможет нам Лукерья! Как крест свят, поможет!

— Дай-то Бог!

Среди ночи раздался негромкий стук в окошко. Клавдия, всегда спавшая чутко, сразу же пробудилась. Стараясь не шуметь, она встала с постели, накинула халат и подошла к окну. Чуть сдвинув краешек занавески в сторону, она пристально всмотрелась в темноту на улице. Увидев стучавшего, удивилась: это был незнакомый ей мужчина. Тот призывно махнул и указал на крыльцо. Клавдия поняла, что человек просит открыть дверь. Мгновение поколебавшись, она кивнула и прошла в сени.

Симаков заворочался и что-то пробормотал во сне. До его слуха сквозь сон донеслось звяканье засова и тихий скрип открываемой двери. Затем послышался приглушённый разговор жены с ночным визитёром…

Вскоре Клавдия вернулась в спальню, оставив посетителя дожидаться на крыльце. Не включая света, она проворно оделась на потёмках, а затем подошла к постели и стала будить мужа.

— А? Что? Что случилось? — Симаков сел в кровати и спросонья замотал голо-

вой.

— Вставай, Миша! — прошептала Клавдия, — Одевайся, поедем!

— Что значит "поедем"? — возмутился Симаков, окончательно просыпаясь, — Куда?

— Ведунья нас зовёт, как обещала. Ходок свой прислала и человека для сопровождения…

— Понятно! — прокряхтел он и по-армейски быстро натянул джинсы и футболку, — Чего среди ночи-то? Дня для таких делов не нашлось, что ли? — продолжал ворчать Симаков, обуваясь на ощупь.

— Почём я знаю? — ответила Клавдия, — Значит так ей сподручнее.

Они вышли на крыльцо. Сопровождающий тихо поздоровался и пошёл к экипажу. Симаков даже не успел его толком рассмотреть, но судя по голосу, мужчина был незнакомый.

— Куда хоть поедем? — спросил он жену, запирая хату на замок.

— Не знаю я ничего. Провожатый велел нам соблюдать тишину и во всём ему подчиняться…

— Не нравится мне всё это, ох, не нравится! — пробормотал Симаков под нос и они спустились с крыльца.

Ночь выдалась беззвёздной. Ватные облака затянули небосклон сплошной пеленой. В двух шагах невозможно было ничего рассмотреть. Симаков, однако, на удивление быстро привык к темноте и увидел за оградой тёмный силует неповторимого ходка Лыковой.

Запряжён тот был, правда, не прежней лохматой лошадёнкой, а высоким статным жеребчиком. Конь в нетерпении перебирал тонкими резными ногами и беспокойно прядал ушами, негромко пофыркивая. Симакову показалось, что жеребец отчего-то всё время с испугом косится на колодец. Мужичок-сопровождающий поправил позвякивающую сбрую и взобрался на облучок, жестом пригласив мужа и жену садиться в ходок.

Не успели они расположиться на мягкой сидушке, как возница отпустил поводья, причмокнул и взмахнул кнутом. Жеребец взял с места намётом, ходок легко покатился по дороге. Хорошо смазанные колёса не издали ни звука, ночную тишину нарушала лишь дробная поступь коня.

Когда выехали за деревню, ходок внезапно остановился. Возница обернулся к Симаковым и молча протянул две полоски тёмной материи.

— Это ещё что? — поинтересовался Симаков

— Завяжите друг дружке глаза… — попросил возница бесцветным голосом.

— Зачем? — вскинулся было Симаков, но Клавдия шикнула на него: "Делай, что

говорят!", и он подчинился, поминая сквозь зубы всех чертей и их бабушек.

Едва они наложили повязки, ходок снова запылил по дороге.

— Не нравится мне всё это! — снова воззвал к благоразумию жены Симаков, -

— Возницу вон, тоже никак не угадаю: не нашенский, он видать, не Давыдовский! Может, откажемся? Вернёмся пока не поздно?

— Ты что, испугался? — Клавдия погладила его руку успокаивая.

— Да нет… Просто как-то необычно всё…

— Ты старайся думать только о хорошем, и всё будет хорошо…

— О чём, например?

— О наших будущих детишках!

— Ладно, уговорила!

Симаков действительно успокоился. Теперь им овладела другая мысль: "Куда их везут? "

И он принялся примечать дорогу на слух. Через несколько минут ему ста-ло ясно, что ходок катит в сторону автотрассы. С той минуты, как они выехали из деревни, он сделал три поворота, два левых и один правый, а это значило, что возница правил к "большаку" Ржевск-Зубец, за которым простирались заповед-

ные, непроходимые леса…

И действительно, копыта коня вскоре зацокали по асфальту. Значит, они выехали-таки на "большак" и свернув направо, поехали прямо по нему. Так, это уже интересно! Никаких населённых пунктов впереди не предвидится ещё километров пять-шесть. Потом, вдоль трассы, будет полупустая деревушка Решетниково, где мается с десяток пенсионеров преклонного возраста. Неужели их везут туда? Но зачем? За семь вёрст киселя хлебать? Чудит чего-то Лыкова, ой, чудит…

Однако, не прошло и пяти минут, как возница снова повернул. На этот раз налево. Колёса запрыгали по кочкам и колдобинам, ходок заскрипел рессорами и стал раскачиваться из стороны в сторону. Ну конечно же! Они ехали по невозделанной целине, направляясь прямиком к лесу, который именно в этом месте ближе всего подходил к шоссейке.

Симаков опешил, открытие ошеломило его. Он ожидал чего угодно, но только не того, что их с Клавдией завезут в лес… Но почему в лес? Зачем? Сказать об этом жене, или обождать?

Он решил обождать…

Надо сказать, что этот маршрут был хорошо знаком Симакову ещё с юношества, когда родители на шестнадцатилетие подарили ему мотоцикл "Восход" и он, в компании сверстников, объездил на нём всю округу…

Несмотря на повязку на глазах, он словно всей кожей ощутил надвигающуюся на него стеной чёрную, сплошную массу деревьев и поздравил себя с правильно сделанным выводом. Видимо, что-то такое почувствовала и жена, потому, что испуганно прижалась к нему. Он обнял её покрепче и ободряюще похлопал по плечу.

— Всё нормально, родная!

Ходок въехал в лес и тот час по нему захлестали гибкие ветви кустарника, а над головой зашелестели кроны деревьев. Пока ехали по полю, от нагретой земли поднимались волны теплого, напоенного луговыми ароматами воздуха, но стоило ходку окунуться в чащу, как его окружила лесная прохлада. Жена зябко поёжилась.

— В лес что ли завернули? — спросила она буднично.

Симаков подивился не столько её проницательности, сколько спокойствию и выдержке; тщательно скрывая волнение, он коротко ответил: