Тот, продолжая реветь как гомодрил, уже умудрился наполовину привстать, опираясь на пудовые кулаки. Симаков не стал ждать, когда он поднимется полностью и в прыжке впечатал правую пятку в его узкий лоб. Мордоворот резко захлебнулся, глаза его закатились, не издав ни звука он кулём завалился на бок

Всё, с бандитами кажется покончено!

Вдруг Симаков спиной ощутил укол тревоги. Он живо обернулся к грузину и увидел как тот, стоя на одном колене, потянулся к внутреннему карману куртки и выхватил пистолет "ТТ" китайского производства.

Ещё мгновение и начкар откроет огонь на поражение!

Под ногами Симакова валялась резиновая палка "гориллы". Не раздумывая, он подцепил её правым носком, подбросил вверх, перехватил на лету и метнул в стрелка. Палка со свистом располосовала воздух и рубанула по кисти с пистолетом. Оружие отлетело к речушке, загремев на прибрежных камнях.

Следом за палкой к главарю подскочил и сам Симаков. Он хладнокровно обрушил на него серию ударов: рука — нога — рука и тем самым надолго отправил того на больничную койку.

Когда с последним членом банды было покончено, он посмотрел на часы и не поверил глазам: вся схватка уложилась в девять секунд! Как такое мо- гло произойти, Симаков вряд ли смог бы объяснить…

Он удивлённо осмотрел поле боя и почесал затылок:

"Эх, ёлы-палы! Ну и делов я наворотил! Пора сматываться отсюда, пока кто-нибудь не подъехал и не стал задавать вопросы. Но для этого нужно разгородить проезд…"

Сначала Симаков оттащил к обочине "гориллу" и "крестника", потом подошёл к иномарке и ухватившись за днище, одним рывком завалил автомобиль на бок. Он как-то видел по телевизору, что так проделывал один американец, пытаясь попасть в Книгу Рекордов Гинесса. Михаил Степанович решил его перещеголять. Вторым рывком он опрокинул "Мазду"… на крышу и толчком развернул вдоль полотна дороги! Вот теперь порядок. Шоссе немного освободилось, для проезда места вполне хватит.

Навёрстывая упущенное в стычке время, Симаков гнал мотоцикл на пределе всех его возможностей. До пересечения "большака" с автобаном он домчал за двадцать минут и только тут, опасаясь гаишников на посту, сбросил скорость до разрешённой. Впрочем, едва пост остался позади и скрылся из вида, он снова наддал, сколько это было возможно на избитом вдрызг просёлке. Ещё спустя четверть часа он въехал в село Троицкое…

По большому счёту село можно было принять за небольшой обустроенный посёлок. Вокруг центральной площади помимо действующей церкви тянулись в ряд два магазинчика из кирпича-сырца, построенные ещё в шестидесятые: "Одежда" и "Продукты", парикмахерская, чайная, кинотеатр и баня. Свободное пространство между ними заполнили ларьки со "Сникерсами", "Марсами", жевачкой "Пепси", "Фантой" и пивом…

Симаков объехал площадь по краю и свернул в проулок. Метров через десять асфальт закончился и под колёсами запылила обычная колея. Впереди,

с краю от дороги, показался колодец. Возле него судачили женщины. Они указали ему на хату Пешнёвых и проводили любопытными взглядами.

Остановив мотоцикл возле лавочки, врытой справа от калитки, Симаков облегчённо вздохнул: ни заплаканных женщин, ни пожарных машин с милицией возле дома не наблюдалось.

"Слава те, Господи! Кажись, всё в порядке! "- проворчал он и толкнув калитку вошёл во двор. Перед ним стояла большая добротная изба на высоком фундаменте и под шифером. Рядом — гараж и сарайчик, за избой — хлев и птичник. В глубине двора, ближе к боковой ограде весело дымила летняя кухня /такая же как и у Симакова/, на отшибе, за огородом, в зарослях бузины виднелась крыша приземистой баньки… Всё здесь говорило о трудолюбии и достатке хозяев.

На скрип калитки обернулась моложавая женщина, хлопотавшая возле плиты, от которой у неё раскраснелось лицо. Под навесом кухни что-то жарилось-парилось и булькало. В воздухе витали такие аппетитные запахи, что у Си макова предательски заурчало в животе. Он вспомнил, что у него с утра и маковой росинки во рту не было!

— Здравствуйте, хозяюшка! Мне бы с Филиппом Евграфовичем переговорить… Он дома? "

— Дома, дома! Вы проходьте за хату, там он, в беседке, — хозяйка махнула рукой и снова вернулась к кастрюлям со сковородками, а Симаков ступил на дорожку из битого кирпича.

Завернув за угол дома, обошёл стороной собачью будку. Из неё, гремя цепью, выползла лохматая псина и сонно посмотрев на непрошенного гостя, запаздало брехнула для приличия.

За домом, среди густой зелени высоких крон яблонь, вишен и слив, он и взаправду увидел гладкий купол деревянной беседки, выкрашенной в белую краску. К ней вела всё та же тропинка битого кирпича, проложенная среди грядок и кустов малины. Беседку плотно окружали кусты боярышника и отцветающей акации, отчего в той царили полумрак и прохлада, что было совсем не лишне по такой погоде.

Внутрь вели три ступеньки, но Симаков не стал заходить. Он истуканом замер на пороге, во все глаза пялясь на хозяина этого дома — Пешнёва Филип па Евграфовича…

В центре беседки стоял самодельный журнальный столик из липы, украшенный затейливой резьбой и покрытый цветным лаком. Он был завален газетами и журналами, между которыми желтел бронзовыми боками старинный чернильный прибор.

Рядом громоздилась стопка исписанных листов, придавленных стеклянной, под хрусталь, пепельницей, полной окурков от сигарет "Золотая Ява" /одна недокуренная всё ещё продолжала дымиться на краю/. Композицию завершал заварочный чайник с облупленным носиком и "малинковский" стакан в серебряном подстаканнике с недопитым чаем.

. . С той стороны столика лежал на боку опрокинутый табурет.

И над всем этим хозяйством невозмутимо парил последний из известных Симакову лозоходцев — господин Пешнёв! Он повесился на бельевой верёвке, которую привязал к перекладине под потолком.

Видимо, это произошло перед самым приходом Симакова, так как труп всё ещё слегка покачивался. Наверное, лозоход при жизни был высоким человеком: его ступни в потёртых на пятках носках едва не касались ножек опрокинувшегося табурета, рядом с которым лежали аккуратно снятые шлёпанцы.

Самозатягивающаяся петля капроновой верёвки толщиной в палец, глубоко врезалась в посеревшую кожу шеи… Голова трупа неестественно склонилась к правому плечу… На синюшном, с багровыми пятнами лице как два мутных пятна тускнели широко открытые, вылезшие из орбит глаза. В них, уже подёрнувшихся мутной плёнкой, плясал дикий страх.

"И на кой ты в петлю полез, сердешный? — мысленно обратился Симаков к трупу, — Грех ведь великий! И кто тебя так выпугал перед смертью, хотел бы я знать? "

Но Пешнёв ничего не ответил, только словно дразнясь, высунул кончик фиолетового языка. Через приоткрытые губы Симаков рассмотрел его жёлтые от табака зубы…

Как ни старался много позже Симаков вспомнить свой уход со двора

лозоходца, что при этом сказал его жене и как завёл мотоцикл и уехал — так и не смог. Этот кусочек жизни будто начисто стёрло из его памяти. Домой он вернулся к вечеру. Хмурый, задумчивый, одним словом — сам не свой!

* * *

Едва Симаков скрылся за косогором, к месту схватки подъехало два джипа: "Черокки" и "Плимут". Из первого вышел Ученик, из второго — его команда Послушников в количестве пяти человек, для которых он был "Царь и Бог!". Все внимательно осмотрелись.

Самый молодой из Послушников в удивлении присвистнул:

— Ну ни фига себе! Здорово же их Страж отделал!

Ученик ничего не ответил. Послушник он и есть Послушник! Что с молодого возьмёшь? Когда ещё научится сдерживать эмоции да опыта наберётся?

Он пристроил на носу чёрные очки и поочерёдно обошёл охранников. Все трое были живы, хотя и без сознания.

"Эти бандиты, как только очухаются, наверняка кинутся мстить Симакову. Номер его мотоцикла они конечно срисовали, а по номеру владельца установить не долго. Плюс домашний адрес… И тогда возникнет бо-о-льшая проблема, которая ни самому Симакову, ни нашему делу вовсе не нужна, размышлял Ученик, — Её необходимо устранить в самом зародыше!"