Во что это могло вылиться, никто не знал. Оставалось только одно — ждать. Программы новорожденной объединенной партии не было ни в одном документе, доступном в тот момент Юстиниану.

Ждать пришлось недолго. Толпа начала стекаться к претории, где уже до этого появилась организованная группа решительно настроенных людей, требовавших раскрыть им намерения власти относительно судьбы двух неудачно повешенных преступников, нашедших убежище в церкви Святого Лаврентия. Ответа от префекта города не последовало. Толпа непрерывно росла. Люди продолжали прибывать, и вскоре людской водоворот, образовавшийся у претории, постепенно поглотил всех — зрителей, зевак и случайных прохожих. Господин Двурушник часто становится храбрым, когда его ведет за собой господин Упрямец. Толпа выломала двери претории и принялась избивать чиновников. Потом мятежники освободили всех заключенных и подожгли здание. После такого благоприятного начала восторженная шайка названых братьев: «синие» и «зеленые», заключенные, зеваки, гуляющая публика и все прочие направились на Месу — константинопольский Бродвей или Чипсайд. В конце Месы, где она переходила в величественную колоннаду форума, называемого Аугустеумом, уже весь город был к услугам и увеселению мятежников.

Поджоги правительственных зданий и избиение государственных чиновников оказывают странное бодрящее и веселящее действие на среднестатистическое человеческое существо. В сгущающихся сумерках большинство населения Константинополя начало готовиться к торжественному ночному празднованию окончания скачек. Для начала народ поджег Халкиду — Бронзовый дворец, величественный портал у главного входа в императорский дворец. Обогнув Аугустеум, огонь распространился на север, до храма Святой Софии. Языки пламени поднимались над большим храмом почти до самого неба. Было подожжено также здание сената, что тоже внесло немалую лепту в общую иллюминацию. Это была славная ночь. Взгляды Юстиниана на степень власти, которой обладает абсолютный монарх, и на степень покорности, вбитой в головы константинопольского населения, могли бы представить собой очень интересное чтение, если бы у кого-нибудь возникла возможность записать мысли императора.

Утром в среду власть, блокированная в императорском дворце, сделала попытку начать переговоры с мятежниками. Действительно, надо было что-то делать. Большое количество приближенных собралось во дворце, не имея возможности отправиться по домам. Все эти люди собрались во дворце в первый день январских ид, чтобы получить знаки отличия своих должностей, но огонь отрезал им выход из дворца.

Пожар не утихал, так как утром толпа подожгла бани Зевксиппа, расположенные возле Аугустеума, который тоже загорелся. Восторженные зрители начали покидать огненное представление, когда узнали, что в императорской ложе находятся Басилид, Мунд и Констанциол. Толпа потекла к ипподрому. Если все толпы одинаковы во все исторические эпохи, то, вероятно, люди начали с критических замечаний по поводу наружности доверенных военачальников Юстиниана.

Нет, людям не нужны скачки. Что им нужно? Они ответили на этот вопрос. Долой Эвдимона, префекта! Долой Трибониана! Долой Иоанна Каппадокийского! Басилид и его товарищи вернулись во дворец, чтобы передать эти требования Юстиниану.

Требование этих отставок стало показателем тревожного положения. До этого не было даже намека на такие заявления. Эта новость указывала на то, что толпа увязла в мятеже так глубоко, что открыто продемонстрировала свои политические цели. Юстиниан, невзирая ни на что, был склонен удовлетворить эти требования. Таким действием он мог бы частично разоружить зачинщиков, побуждавших толпу к насилию. Но как требования, так и уступка были равно нереальны и невозможны. Ставкой в развернувшейся схватке стала жизнь самого Юстиниана.

Действительно, это требование было забыто мятежниками уже к вечеру. Руководство мятежом перешло из рук «сине-зеленых» в руки других людей, примкнувших к движению извне. Мы не можем точно ответить на вопрос о том, кто были эти люди. Было сделано предположение, что это были сельские бедняки, разоренные грабительскими налогами Иоанна Каппадокийского. Возможно, он сам лишь ухмыльнулся бы, услышав такое предположение, и предложил бы другую версию событий, согласно которой мятеж устроили головорезы, нанятые уклоняющимися от уплаты налогов богатеями, против которых и было направлено острие действий Иоанна.[14] Читатель может выбрать версию по своему усмотрению. Как бы то ни было, но оплотом мятежа отныне стали не «человечные „сине-зеленые“», встревоженные судьбой беглецов, скрывавшихся в церкви Святого Лаврентия. Целью мятежа не был и уход в отставку нескольких чиновников. На повестку дня был поставлен вопрос об возведении на трон нового императора из дома Анастасия. Вдохновителем восстания стала партия монофизитов, ее целью было воспрепятствовать походу в Африку. Бунт был политическим.

Во второй половине дня повстанцы начали разыскивать в городе племянников Анастасия. Ипатий и Помпей оказались во дворце с Юстинианом и были поэтому недоступны. Оставался их третий брат, Проб. Члены депутации, ожидавшие его возле дома, вскоре выяснили, что Проб предвидел этот визит и решил, не испытывая судьбу, не засиживаться в своем доме. Восставшие подожгли его дом и убрались прочь.

Изменение характера мятежа отражало изменение отношения к нему со стороны власти. По отношению к «сине-зеленым» оппонентам Юстиниан проявил чрезвычайную мягкость. Он не применил к ним никакой физической силы, за исключением некоторых мер, не выходивших за рамки обычных полицейских действий, предпринятых на ипподроме. Все круто изменилось, когда дело коснулось политического мятежа. Политический мятеж означал, что отныне императору и его приближенным предстояло не на шутку, а всерьез бороться за свои жизни. Крыса, загнанная в угол, дерется с отчаянием обреченного, но насколько опаснее крысы бывает оказавшийся в таком положении человек. Более того, политический мятеж — это вызов духовным ценностям правителя. Фактически, Юстиниану было предложено решить и громко сказать, стоят ли его цели и политика того, чтобы сражаться за них. Достойны ли они того, чтобы защищать их кровопролитием и насилием? Достаточно ли добры были его идеалы, чтобы утверждать их ценой гибели множества людей?

Юстиниан верил, что да.

Итак, будучи твердо убежден в своей правоте, он приготовился подавить мятеж силой оружия.

В этом отношении позиции Юстиниана определились благодаря вмешательству почти Божественного Провидения. Если бы он был вынужден опереться на регулярную императорскую гвардию, состоявшую из доместиков и экскубиторов, то неизбежно потерпел бы поражение и пал. Они представлялись ненадежными; было сомнительно, станут ли они вообще подчиняться приказам. Однако Велизарий был в Константинополе, куда его призвали в связи с предстоящим африканским походом, и с ним в столицу прибыл его комитат. Многие воины комитата были готы, политикой которых была политика их хозяина; что касается их моральных качеств, то они часто оказывались необычайно грубыми. Кроме того, в городе находился и Мунд с корпусом герулов. Эти люди не только были пригодны для использования их в подавлении мятежа, но очень хорошо подходили для такой роли. В Константинополе у них не было ни семейных, ни дружеских, ни языковых, ни духовных уз, которые связывали императорскую гвардию с населением Константинополя. Что касается монофизитства, то ни готы, ни герулы не имели о нем ни малейшего понятия и не проявляли к нему никакого интереса. Если начнутся военные действия, то именно эти люди будут сражаться за Юстиниана. Велизарий и Мунд были командующими не парадного пошиба и не имели отношения к административной верхушке. Это были полевые воины, которые на службе приобрели навык безошибочного обращения с оружием, привычку стрелять на поражение, которая за долгие годы службы на границах впитывается в плоть и кровь, становясь второй натурой.