— Кто сказал Костику, что ты священник?— спро­сил я.

— Свет не без «добрых» людей…— горько усмехнул­ся Юрлов. И по этой усмешке стало ясно, что ему вовсе не так весело, как он пытается представить…

В ресторане было много народу, но мы не обращали ни на кого внимания.

— Ты говоришь так, будто жалеешь, что уехал. Про­сти за откровенность.

— Что значит — жалею? Меня и из Бахмачеевской не гнали.— Мой собеседник нахмурился.— Ты думаешь, все так просто?

— А что, если ты порвал с верой — дело одно, а если, только сменил работу — другое…

Я видел, что задел его за живое. Но Игорь не обидел­ся, не отгородился от меня. Он некоторое время сосредо­точенно вертел в руках фужер, потом твердо сказал:

— Порвал. И все об этом! Лучше поговорим о спорте. Поверишь, иной раз смотрел по телевизору соревнования по боксу, аж плакать хотелось. Вспоминал, как пахнут новые кожаные перчатки, вымытый пол в спортзале. Да­же вкус крови во рту и то дорогим казался. Это дело — мое! Дело, понимаешь?"Десятка два пацанов, слабень­ких, неуверенных в себе… А ты учишь их спокойно смот­реть на противника. Учишь их не бояться, учишь быть мужчиной. Да что тебе рассказывать!.. Ты сам, наверное, такой же. Закажем еще?

— Смотри сам. На меня больше не рассчитывай…

— Ты прав. Хватит. Как говорил Пифагор: «Никто не должен преступать меры ни в пище, ни в питье»… Впро­чем, что тебя учить,— рассмеялся он,— ты ведь в этом вопросе разбираешься не хуже моего. «Запрет вина — закон, считающийся с тем, кем пьется, что, когда и много ли и с кем…»

Правильно сказал Коля Катаев после моей лекции: слова Хайяма станичники запомнят.

— Игорь, а ведь, ты осведомлен получше меня.

— Не говори. Только священнику исповедуются добровольно.

— В своих слабостях, а не преступлениях… Наш полушутливый спор оборвался. Юрлов поднялся и кому-то помахал рукой.

Я обернулся. Оля Лопатина стояла в другом конце вагона-ресторана, выискивая мужа. Увидев нас, она за­улыбалась и подошла к столику.

— Приятного аппетита! Вот не ожидала, что попут­чиком будет кто-нибудь из Бахмачеевской,

— Только до Юромска,— ответил я.— Садитесь к нам.

— Отдохнула, лапушка? — ласково спросил Игорь. При появлении жены он засветился нежностью.

— Жарко спать. Все смотрю в окошко и смотрю. Не верится, что мы уже едем…

— Есть хочешь?

— Ни капельки.— Она показала глазами на графин­чик.— Приобщились?

— А как же! Посошок на дорогу. Пива выпьешь? — Игорь взялся за бутылку.

— Налей немного. Что-то ты трезвый, я смотрю. Прав­да, Дмитрий Александрович немного раскраснелся.

— Всего по сто пятьдесят,— сказал я.— Но голова уже кругом…

Оля засмеялась.

— С такой-то дозы? Не поверю.

— Честное слово! Я ведь непривычный.

— Ну все равно, с вашим здоровьем и комплекцией…

— Дело в привычке. Как себя человек натренирует,— засмеялся Игорь.— Какой-нибудь мужичок с ноготок выпьет бочку, и ничего. А другой верзила со ста граммов пьянеет.

— Медициной установлено, что отравляющее дей­ствие алкоголя прямо пропорционально весу человека. Если сразу выпить столько, что на килограмм веса при­дется грамм спирта, человек может умереть…

— Заинька, какой дурак будет пить залпом столько водки! Пьют же постепенно.

— Это и спасает…— подхватила Оля.

— Вот именно. Но мы ведь говорили о степени опья­нения, а она зависит от индивидуальности.

— И все равно, медицина считает, что опьянение так­же зависит и от веса пьющего.

— Она ошибается,— мягко возразил Юрлов.

— Медицина никогда не ошибается!

— Эраре гуманум эст, Человеку свойственно оши­баться. А врачи — люди.

— Не будем брать частные случаи. Речь идет о на­уке,— повысила голос Оля.

Назревала размолвка. Чтобы примирить супругов, я сказал:

— В жизни встречается столько отклонений, что все их трудно предвидеть.

— Патология, конечно, бывает. Медики такими слу­чаями тоже занимаются. Но подавляющая масса людей нормальна…

— Может быть, наоборот? — поддразнивал ее Игорь.— Патология — нормальна, а нормальность — па­тологична?

— Ты, как всегда, хочешь быть оригинальным.

С одной стороны, меня забавлял их спор. Если рань­ше представлялось, что семейная жизнь Игоря была чем-то необыкновенным в силу его положения, то сейчас я видел, что они простая супружеская пара, со своими неурядицами, соперничеством. Это делало их отношения понятными и человеческими. Но, с другой стороны, я опасался, как бы их перепалка не перешла в ссору. Не хотелось, чтобы наша первая и, может быть, последняя откровенная беседа закончилась плохо.

— Ребята, бог с ней. Оставим медицину в покое,— предложил я.

— Оставим,— с удовольствием согласился Игорь.

— Тем более, ты в ней мало смыслишь, — торжествую­ще закончила Оля.

— Не спорю.

— И спорить нечего.— Оля всем видом показывала, что победа осталась за ней.— Игорь вот всегда возму­щался,— обратилась она ко мне,— что жена парторга Павла Кузьмича, здоровая женщина, ничего дома не де­лает. Они были нашими соседями. А я говорю, значит, у нее что-то не в порядке. Нам ведь, врачам, виднее. По­говорила я с ней. Маланья Яковлевна призналась, что в последнее время ей действительно все труднее что-ни­будь делать. Я посоветовала прийти в амбулаторию, И что вы думаете — щитовидная железа. Ей, оказывает­ся, и раньше предлагали операцию. Боится, А люди ниче­го не знают и болтают всякое…

— Признаться, я думал так же, как Игорь,— сознал­ся я.— Оказывается, по внешности судить нельзя. Взять еще, например, Лохова. Крепыш, каких мало. А у челове­ка одно легкое и туберкулез…

Лопатина округлила глаза:

— Это муж Клавки-продавщицы?

— Он.

— Кто вам сказал, что у него одно легкое?

— Сам и сказал. У него справка есть. Инвалид вто­рой группы…

Оля пожала плечами:

— Глупость какая-то. Я его слушала. Легкие как у быка. Без одного легкого сразу узнать можно.

— А рентгеном проверяли?

— Он не обращался,— сказала Оля.

Я задумался. Действительно, какая-то неувязка. И если у него туберкулез, то как же его жене разрешают работать в продовольственном магазине?

— Он разве не состоял у вас на учете?

— Конечно, нет.

— Может быть, в районе, в тубдиспансере? — допы­тывался я.

— Что вы, мы таких больных знаем наперечет. Они на особом учете. Их обязательно посылают в закрытый санаторий, регулярно обследуют. Кроме всего прочего, они опасны для окружающих.

— Постойте, а когда вы его слушали? Он сам к вам в амбулаторию пришел?

— Нет. Случайно получилось. Он как-то чинил кры­шу и сорвался. Как голова цела осталась, не представ­ляю. Верно, здоров, как бугай. Клавка прибежала ко мне, кричит: Тихон разбился. Я помню, успела схватить чемоданчик и бегом к ней. Тихон действительно сидит у хаты в полусознании. Клавдия его водой окатила. Я первым делом сердце прослушала, легкие. Дала поню­хать нашатыря. Уложила в постель и сказала, чтобы пришел на рентген. Может, трещинка какая. Он так и не пришел. Я решила, что обошлось. Здоровый он, ничего не скажешь. Другой бы богу душу отдал…

— А легкие?

— Я же говорю — здоровее не бывает.

Хмель у меня из головы улетучился вмиг. Я вспомнил Лохова, его здоровые лапищи с короткими пальцами, походку носками внутрь. Меня самого тогда поразило, что у такого человека может быть всего одно легкое, да и то гнилое. Да, тут что-то не то. Паспорт я не смотрел. Пове­рил на слово. Положился на сычевскую проверку. Теперь мне подумалось, что Клава была чересчур уж приветли­ва. Неспроста.

Неужели Лохов — это… На фотороботе у преступни­ка была борода. Бороду, правда, легко сбрить.

Надо срочно позвонить Борьке Михайлову.

Игорь и Оля с удивлением наблюдали за мной. Я по­пытался рассмеяться как можно беспечнее.

— А бог с ним, с Лоховым! Что вам теперь? О Бахмачеевской и думать забудете, наверное.

— Э, нет.— Игорь обнял жену за плечи.— Бахмачеевская — это великая станица. Она соединила нас с Оленькой… Что и говорить, перевернула всю жизнь. Верно, лапушка?— Игорь лбом потерся о ее волосы.