В-третьих, резко возрастает роль научного знания. Средневековый спор о существовании истин откровения и истин разума из области дискуссий переходит в практическую плоскость: теологические истины остаются предметом веры, внутреннего мира человека; истины разума становятся истинами практики, истинами материально-практической деятельности. Стремительно расширяются географические познания. Осваивается Африканский континент. Хотя христианский мир оказался отгороженным от Азии мусульманскими странами, но европейцы уже знали кое-что о загадочном Востоке – вплоть до Индии. В тот же период португальцы «открывают» Китай и Японию. Наиболее яркие впечатления в умах европейцев вызвали путешествия Васко да Гама, Колумба и Магеллана. Краковский монах Николай Коперник своей гелиоцентрической картиной мира уничтожил теологическую картину строения мира, где Земля была центром мироздания; своей работой «Об обращении небесных кругов», как написано на его надгробии, «он остановил Солнце и сдвинул Землю».

Из всех наук в период позднего средневековья наиболее заметные успехи делают математика и механика. Механико-математическая модель познания стала прикладываться для уяснения законов «мировой» механики. Кеплер, Ньютон, Галилей разрабатывают «небесную механику» (которую справедливее будет назвать механикой Солнечной системы; но авторы рассматривали обнаруженные ими законы движения планет Солнечной системы как отражение движения всего мироздания, что вскоре привело к господству механико-метафизического мировоззрения). Сами первооткрыватели в основном разделяли религиозные убеждения, но своими открытиями они «отодвигали» Бога все дальше и дальше от естественных законов природы, оставляя за ним лишь акт «божественного творения». Научные знания, вопреки стремлениям церкви, завоевывают все больший авторитет в глазах образованной общественности, хотя в Европе пылают костры инквизиции, когда «без пролития крови» спасались души заблудших грешников. Обвинение в безбожии висело над Кеплером; за книгу «О бесконечности, Вселенной и мирах» сжигается Дж. Бруно (хотя сам приговор о предании его сожжению был вынесен Бруно ещё в годы его монашеской юности, когда он вслух выразил сомнение в возможности «непорочного зачатия» Христа. Инквизиция стряхнула пыль с приговора 1564 года, когда Бруно в течение восьмилетней пытки отказался прилюдно признать, что его рукой при написании работы «О бесконечности...» водил диавол). Вскоре такая же судьба постигла врача и философа Дж. Ванини, открыто утверждавшего смертность души и тезис единства человека со всей остальной живой природой. Потому, смело доказывал Ванини, делается бессмысленным стремление к посмертной райской жизни или боязнь «адских мук». Бог совершенно не причастен к нашей земной жизни, а потому смыслом нашего существования делаются не богоугодные дела, а утверждение своего личностного достоинства при полной сопричастности ко всем граням человеческого бытия.

В-четвертых, многое сделала для падения влияния религии в глазах верующих и сама католическая Церковь. Папский двор в Ватикане (а во время «авиньонского пленения» и в Авиньоне) своими пышностью и богатством мог затмить королевские дворы многих европейских правителей. Церковь утопала в роскоши. Клирики на местах (кардиналы, архиепископы, епископы) в меру возможностей стремились подражать папскому двору. Принятый католицизмом догмат «о запасе сверхдобрых дел» (их совершили мифические основатели христианства), которыми распоряжается по своему усмотрению католическая церковь, явился формальной основой для торговли индульгенциями, дающими отпущение уже совершенных или возможных в будущем грехов, а также обладание священниками властью самим отпускать грехи во время исповеди.

Догмат о наличии сверхдобрых дел, когда церковь может многое, если не все, простить, привел к тому, что первой погрязла в грехах сама римско-католическая церковь: алчность, блуд, роскошь, карьеризм и интриги стали обычными атрибутами в среде церковников высшей иерархии. Народ обвинял церковь в распутстве, забвении истинных заветов Христа, а сама единоспасающая церковь считалась вертепом разбойников, отступницей от чистого христианства. Лишь протестантизм, как полагали народные массы, вернул церковь в «лоно Христово».

В действительности возврата к прошлому не получилось ни в религиозной, ни в общественной жизни, хотя по форме и своим догматическим нормам протестантизм имел ярко выраженную антикатолическую направленность. Крестьянские массы Центральной Европы, ведомые идеологами очищения христианства от католической «заразы», на самом деле оказались носителями нового общественного уклада: феодализм изживал себя не только в религиозно-догматической, но и, что оказалось самым главным, в сфере социально-экономической. Протестантизм только показал, что к активной общественной жизни поднимается новый общественный класс – буржуазия. Религиозное мировоззрение не было преодолено (подобная цель вождями движения даже не ставилась), но оно стало внутренним делом человека. «Спасает вера, но не церковь!» – центральная идея протестантизма. Человек в своей религиозности освободился от внешнего диктата, но появился диктат внутренний – страх божий и постоянный голос совести. Подобная смелость по отношению к когда-то всесильной церкви была подготовлена предыдущими столетиями, вошедшими в историю как эпоха Возрождения.

Представление об эпохе Возрождения нередко сводится к простому положению, что в XIV–XV вв. резко повысился интерес к далекому прошлому, его культурными философским достижениям. В действительности дело обстояло значительно проще, но и одновременно сложнее: эпоха Возрождения была подготовлена самим средневековьем. Оно слишком долго лежало грузом над всеми сторонами жизни общества; человека приучали забыть земное – думать о небесном, забыть смертное – думать о бессмертном, забыть греховное – думать о святом, живя в мире дольнем – думать о мире горнем. Но повседневная практика, материальная жизнь, земные заботы и треволнения, надежды на милость божию оставляли место для чувства любви, материнства и отцовства; сохранялись заботы о семье, воспитании детей и т.п.

Вопреки давлению церкви расширялся кругозор познания; даже в богословских университетах нередко соседствовали догматические положения и ростки естественнонаучных знаний. Порой даже мыслители в сутанах, не переставая ожидать истин откровения, одновременно стремились к получению опытных знаний. Пустившая глубокие корни теория «двойственной истины» толкала мышление к идеям двойственности самого мира, когда для понимания мира небесного хватало богословия, а мир земного бытия, созданный Богом для человека, его земной жизни со всеми его чисто земными страстями и привязанностями, нуждался в науке. Потому эпоха Возрождения – это не возрождение интереса к прежней культуре, а Возрождение самого человека, как только ослаб пресс церкви над его духом.

Начало Возрождения связывают с процессами, начавшимися в жизни североитальянских городов-государств: Флоренции, Венеции, Генуи, и городов помельче – Равенны, Вероны, Пармы, Падуи. Сложившееся там общежитие было чем-то средним между феодализмом и феодальными республиками. Чего там не было, так это тупой забитости населения дворянами и духовенством. При этом было высоко развито чувство личностного достоинства, господство духа предпринимательства и оправданного риска. Приоритет отдавался торговле, ремеслам, художественному творчеству, стремлению к получению знаний. Эти города уже знали борьбу за места в выборных органах власти. Вопросы религиозные отходили на второй план по сравнению с вопросами светскими. Массовые религиозные шествия соседствовали с народными карнавалами. Приобретали блеск и вес поэзия, живопись, скульптура. Темпераментные итальянцы оглянулись на свое историческое прошлое и обнаружили, что они являются наследниками греко-римской цивилизации. «Герои того времени... почти все живут в самой гуще интересов своего времени, принимают живое участие в практической борьбе, становятся на сторону той или иной партии и борются кто словом и пером, кто мечом, а кто тем и другим вместе» (Ф. Энгельс).