Философия к первым мыслителям-диалектикам относит древнегреческого философа Гераклита из Эфеса, который пытался нарисовать целостную космогонию (учение о Земле), космологию (учение о Космосе), дать новое понятие мудрости и мудрого, способного проникнуть душой в тайны высшей «мудрости», которая разлита везде. Для него эта всеобщая мудрость – Логос, выступающий сущностью, законом подвижного бытия, общей закономерностью всего Космоса. К сожалению, до нас дошли отдельные фрагменты его произведений в виде единичных фраз, высказываний, завершенных мыслей, где переплетены вопросы бытия, сознания, познания, методологии мышления, проблемы нравственности; нелестные высказывания в адрес граждан Эфеса. Но в целом эти разрозненные мысли отличаются краткостью, точностью характеристик, говорят о высокой культуре автора. Но вместе с тем всё дошедшее до нас из наследия Гераклита допускает в ряде положений многовариантность толкования, неся в себе своего рода «скрытый смысл». Но сами фрагменты говорят о том, что многие из современников его не понимали, да и сам он не особенно стремился к тому, чтобы его все поняли. За ним осталось имя «Гераклита темного».

Но что же в этих немногих фрагментах дает нам основание относить Гераклита к первым представителям диалектического мышления? Во-первых, это его космология. Он рассматривает мир как ставший, возникший из мирового огня, а само существование вещей рассматривает как их «горение». Для него горение – это постоянное изменение всех видов бытия, в том числе и нашего сознания, поднимающегося к мировой мудрости, к постижению всеобщего Логоса. Но одно дело – душа мыслящего мудреца, и совсем другое дело – душа пьяного мужа, которая под влиянием вина становится влажной, и он падает, т.е. делается не способным к постижению Логоса. Гераклиту приписывается изречение «панта реи» – всё течет, хотя оно нигде не обнаружено. Но сохранившиеся фрагменты его работ действительно приводят читающего к выводу, что Гераклит воспринимал окружающее как поток бытия, как закономерное возникновение и уничтожение, как непрерывное превращение. Гераклит пытался понять и источник, причину этого всеобщего процесса движения и изменения. Для него «борьба – отец всего и мать всего», она выступает как скрытый от глаз внутренний источник движения, изменения. Хотя сам Гераклит ещё не пользовался понятием «диалектика», но развиваемая им концепция миропонимания и познания, его метод мышления в целом являются диалектическими.

С равным основанием к числу первых диалектиков история относит таких древнегреческих мыслителей, как Зенон из Элеи («Зенон Элейский»), Зенон из Катиона («Зенон Катионский»), Сократ, Платон. Эти философы обратили внимание именно на диалектику мышления, сознательно пользовались этим понятием для показа гибкости и противоречивости мышления, учили умению вести споры во имя утверждения истины, отсечения ложного в аргументах своих оппонентов. Одновременно с показом диалектичности нашего мышления эти мыслители обратили внимание и на подвижный, изменчивый характер бытия, противоречивость, казалось бы, всем ясных явлений. Рассматривая движущееся тело (летящая стрела), Сократ первым обратил внимание на то, что движущееся тело одновременно и находится в определенной точке пространства – и не находится в нем. Сократ учил умению видеть за диалектикой понятий диалектику восхождения мышления к постижению мудрости, красоты, добра, справедливости. Эти сущностные для человека морально-этические категории для Сократа являются одновременно подтверждением реального существования красоты вообще, добра вообще, добродетели вообще, постигнув которые, человек изменит свою внутреннюю «психею», приблизится к совершенству.

Для диалектически мыслящего Платона движущей силой всякого развития выступает демиург как внутреннее состояние идеального, надмирового бытия, благодаря которому изначальная идея блага как высшая первосущность всего существующего, становится миром идеальных первосущностей вещей и предметов материального мира. В этом прекрасном мире идей пребывает до своего рождения и человеческая душа. Воплотившись в материальной форме, «идеи вещей», в том числе и человеческие души, утрачивают свои высшие стороны, материальность становится миром серого бытия, где уже нет места совершенному: прекрасное идеальное стало набором серого материального. Поэтому человек, условия общественной жизни далеки от совершенства и не могут быть иными до той поры, пока люди, тираны-правители не воплотят в действительность «идею государства», которая также пребывает в мире идеальных сущностей бытия. В этой идеалистической картине мира мы видим процесс движения, развития, превращение одного во второе, качественные изменения. Так что путь превращения идеального в материальное Платон рассматривает диалектически.

В IV в. диалектическое мышление берется на вооружение «платными учителями мудрости» – софистами. Софисты превратили диалектику из искусства отыскания истины в искусство ведения споров, диспутов, в искусство остроумной насмешки, способной смутить оппонента и вызвать смех толпы. Такая «мудрость» имела в тот период большое значение, поскольку острословие, умение выдать ложное за истинное были в почете. Слово «софизм» стало синонимом умения построения словесной казуистики. Так выглядит простейший пример софистических аргументов: корова имеет рога, лошадь – нет. Архелай также не имеет рогов, значит, он – лошадь. Эти многочисленные споры по актуальным злободневным вопросам жизни стали особенно популярными в период угасания афинской демократии, конкуренции новых лидеров за авторитет в глазах сограждан, когда можно было прослыть великим не за счет «мудрости», а только острословием, и стали называться диалектикой («диалего» – спорю). Так что вошедшее в современное философское мышление понятие «диалектика» не имеет ничего общего с первоначальным смыслом этого слова.

В период средневековья диалектику, близкую по смыслу и сути диалектике софистов, стали использовать философы-схоласты (учителя философии, преподававшие свой предмет в богословских учебных заведениях). Задача схоластов – подготовка кадров священнослужителей, в которых постоянно нуждалась католическая церковь. Но между древними софистами и средневековыми схоластами имелось существенное различие: софисты были свободны в поисках аргументации отстаиваемых ими «истин», обладали гибкостью мышления; схоласты могли опираться только на непререкаемые «истины»: Библию, святоотеческую литературу, постановления Вселенских соборов. Для схоластов настоящими проблемами стали споры, к примеру, о том, сколько чертей могут уместиться на острие иглы, телесны ли ангелы, как понимать «райское блаженство», когда душа бестелесна, и многое подобное.

Но в этих схоластических спорах порой всплывали наружу и серьезные проблемы: как оправдать наличие зла в божьем мире, когда Бог всемилостлив? Почему Бог, помещая в раю «запретное древо познания добра и зла», не предвидел того, что высшее его творение – Адам и Ева – «вкусят» запретные плоды, введя тем самым в первородный грех всё последующее человечество? Для устранения этих и подобных «щекотливых» для Церкви вопросов в русле догматического богословия разрабатывается новый раздел теории – теодиция, которая призвана объяснить и божественное «незнание», и дать оправдание наличию страданий в мире, поскольку человек обладает дарованной ему Богом свободой воли, но формирование этого раздела богословия произошло уже в Новое время, а средневековым схоластам «теодиция» оказалась непосильной.

Слово «схоластика» вошло в современный язык как синоним словесной шелухи, пустых прений, которые заранее обречены на провал. Схоластические споры едко показал Г. Гейне в своем сатирическом стихотворении «Диспут». Оно начинается словами: «Заливаются фанфары в замке города Толедо. Толпы пестрые стекались на духовную беседу...». Сюжет стихотворения – спор христианина и иудея о том, какой рай лучше, христианский или иудейский. Спорящие не убедили друг друга, каждый остался при своем мнении, хотя, аргументируя свои концепции, дошли до личных оскорблений и проклятий друг друга. Присутствовавшая в качестве арбитра диспута испанская инфанта не стала определять победителя, заметив только, что диспутанты в конце спора стали оба «дурно пахнуть». Негативно оценивал период схоластики не только открытый безбожник Гейне, но и такой глубокий мыслитель начала XVII в., как Ф. Бэкон. Он смотрел на века господства схоластики, как на «мертвый сезон» в духовной жизни Европы, поскольку схоластика ничего не дала для познания мира, ничего не сделала для развития науки, умертвила все рациональное, что было в наследии древних мыслителей.