С Хекет мы вели такие содержательные разговоры, что наконец она рассказала мне один секрет, который я мог отнести своей первой Царице. Состоял он в том, что Маатхорнефрура ничуть не сомневалась, что Ее болезнь пришла от Нефертари. В первое утро, когда Она заболела, на Ее шее обнаружили две маленькие ранки. Когда я предположил, что причиной их появления могло быть ожерелье, Хекет пожала плечами. „Или кобра, — сказала она. Затем, наклонившись вперед, она стиснула мое колено. — Мой друг, — продолжала она, — может быть, Маатхерут говорит с Богами, но есть такие хетты, которые вызывают мертвых".

„И Маатхорнефрура — одна их них?"

Она не стала отвечать. Казалось, она не слышала вопроса. „Если Медовый-Шарик такая мудрая, — сказала Хекет, — она больше не станет насылать никаких чар".

Именно тогда у меня возникла догадка — почему я оказался во Дворце Колонн Белой Богини. Не случилось ли это по предложению Хекет? Я знал, что не говорил ей, как мало мог общаться в эти дни с Медовым-Шариком. Пусть все в этом месте продолжают верить в нашу близость друг другу»

«Поздно ночью того же дня, после моего последнего разговора с Хекет, я пошел повидаться с Нефертари. Благодаря моему знанию привычек Ее охраны мне удалось пройти в Ее спальный покой, и у меня даже была мысль проскользнуть к Ней в постель. Однако об этом нечего было и думать. Она еще не спала и настроена была совсем не дружелюбно. „От тебя несет хеттами", — сказала Она.

Несмотря на жестокость, мне было приятно Ее замечание, так как я надеялся, что оно вызвано чувством потери, которую Она переживает из-за того, что меня нет рядом.

Я не пробыл там долго. Видя Ее равнодушие, я не хотел находиться рядом с Ней. Мое желание было так велико и могло вновь так очевидно обнаружить себя, что я не должен был позволить себе ни одной ласки с этой Царицей, раз мою кровь не переполняла мысль о Ней. Я лишь пересказал то, что услыхал от Хекет. Выслушав меня, Она нахмурилась.

„Меня больше не волнует Маатхорнефрура, — сказала Она. — Она — пустая женщина. Ты можешь наблюдать за Ней годами и не обнаружить ничего, что можно принести Мне". — Она легонько ущипнула меня за щеку, как старого и доверенного слугу, не более.

Возможно, в выражении моего лица была незаметная мне самому напряженность, заставившая Ее смягчиться. „Ты очень дорог Мне, — сказала Она, — но теперь Я не могу отвлекаться на это. Празднество Божественной Победы слишком близко. Готовясь к такому событию, не думают ни о мужьях, ни о любовниках, но о том, что надеть. — Она улыбнулась. — Передай Хекет, что ее подруге придется опасаться не Медового-Шарика, а Меня".

Я ушел оглушенный таким приемом, но у меня было время подумать, и, перейдя на другую сторону Ока Маат, я понял, что в эти дни приготовлений к празднованию Его Божественной Победы ничто не могло сравниться с болью Нефертари из-за Ее собственного положения. И со вздохом самого разнесчастного любовника успокоился на этой мысли. Ни один ночной разговор не проходит без откровения, пусть даже правда эта горька. Моя же состояла в том, что в эти дни Нефертари будет думать лишь об Усермаатра. Мне следовало набраться терпения, чтобы ждать. И все же я ощущал нарастающее во мне грубое ожесточение оттого, что влечение Нефертари ко мне так невелико, что Она способна легко сдерживать Себя.

Тем не менее к утру мое смятение поубавилось. Я понял наконец, что мне предстоит пробыть в этих Колоннах недели, если не грядущие годы, и мучительное беспокойство улеглось. Я теперь не только смирился с мыслью, что придется жить без Нефертари, но также твердо решил (поклявшись себе утром, сразу же, как проснулся), что буду обладать Ею вновь — независимо от того, придется ли ждать этого дни или месяцы. И вот наконец я снова мог свободно дышать, и смотреть по сторонам, и даже получать удовольствие от разговоров с Хекет. И тогда я стал ощущать присутствие Маатхорнефруры во многих уголках Ее Дворца и впервые начал понимать некоторые из Ее привычек. Даже притом что я мог не видеть Ее день-другой или несколько дней кряду, Она тем не менее казалась теперь гораздо ближе ко мне и заставляла меня размышлять о Своих способах общения. В Колоннах Белой Богини каждый умевший читать слуга непременно получал от Нее в день хотя бы по одному посланию: на Ее языке — для слуг-хеттов или написанное нашими египетскими знаками для всех прочих. В этих посланиях обычно говорилось не более чем: „Чтобы уберечь Пехтира от колик, дайте ему желтой травы из юго-восточного угла Моего тенистого сада", „Проверьте всех служанок — нет ли у них вшей" или „Обязательно спой под Моим окном — Я обожаю твой голос". (Это последнее получил мой садовник — и оно порядком напугало его!) Были даже и такие: „Вскоре ты Мне понадобишься!" — они приходили ко мне ежедневно. То, что Она сумела изучить наши священные знаки, произвело на меня большое впечатление и было приятно, что Она выбирала наилучший папирус, который затем сворачивала и запечатывала воском.

Ее печати, как я вскоре понял, представляли собой отличительную особенность общения между хеттами. У Маатхорнефруры, как мне сообщила Хекет, было немало печатей, и все они были сделаны из камня — маленькие и круглые, не длиннее и не толще обычного пальца, но по картинке-оттиску на воске я мог судить о редком искусстве резьбы. Не знаю, как художникам удавалось вырезать такие прекрасные сцены из жизни Богов и Царей на бирюзе и серпентине, яшме, агате и халцедоне. Я стал думать об этой белокурой Принцессе, представляя, как Она сидит одна в своем покое и пишет на папирусе, а потом выбирает нужную печать. Каждый раз, ломая воск на Ее послании, я испытывал такое чувство, словно крошечные хеттские Боги, подобно тучам мошкары, мгновенно собираются вокруг меня.

И вот однажды я получил Ее послание, в котором говорилось:.Посети меня этим утром". Я пришел, и мы проговорили в Ее саду целый час, а на следующий день — еще дольше. Я обнаружил, что, при всей Ее внешней утонченности, Она — весьма практичная женщина, которая любит посплетничать. Если сначала я считал, что Она жаждет заполучить меня, поскольку я был столь близким слугой Другой Царицы, то теперь мне стало казаться, что Она более интересуется теми днями, которые я провел в качестве Управляющего Дома Уединенных. Она никогда не говорила о Нефертари, но хотела услышать все, что я мог рассказать Ей о Садах. В особенности — о живущих там детях Усермаатра, а также о тех маленьких царицах, которым Он отдавал предпочтение. Все это Она слышала от Хекет, но желала, чтобы я рассказал снова. И когда однажды я со смехом пожаловался: „Ты все это уже знаешь", Она ответила с горячностью — или так это прозвучало из-за Ее необычного произношения: „У нас, хеттов, есть пословица: Узнай одним глазом, узнай другим. После этого взгляни обоими глазами".

Полной уверенности у меня не было, но вскоре я стал подозревать, что Ее любовь к сплетням имела свои определенные цели. Она хотела узнать, у кого из детей в Садах (если таковой имеется) есть шанс взойти на Трон. Вскоре мы еще более сблизились, поскольку одно из удовольствий пребывания в Ее обществе состояло в том, что с Ней никогда не надо было говорить как с Царицей, но как с Принцессой. Временами, безусловно, Принцессой избалованной, однако нуждавшейся в близком друге настолько, чтобы не важничать. В сущности, общение с Ней не очень отличалось от наших разговоров с Хекет. Именно во время одной из таких бесед я поддразнил Ее, сказав: „Тебе только и нужно, чтобы Пехтира стал Фараоном". У Нее блеснули глаза.

„Ты не можешь войти в мысли чужеземца, — сказала Она. — Ты никогда не узнаешь, говорю ли Я правду".

„Да, войти я не могу", — ответил я. И так оно и было. Ее милое лицо с его мелкими чертами было непроницаемо.

„Мне мешает Мой парик, — сказала Она. — Ты не возражаешь, если Я его сниму?"

И, когда я поклонился, Она сняла его. Ее несчастная голова была лысой, за исключением нескольких светлых волосков на черепе, напоминавших младенческий пух. Но я знал, зачем Она его сняла. Без него Она была еще прекраснее и выглядела очень необычно. Хрупкая Богиня. Возможно, Она хотела, чтобы я сообщил Нефертари, что теперь Усермаатра может находить Ее еще более очаровательной, чем раньше? Да, подобно всем, кто сплетничает, Себя Она не обходила молчанием.