«А после того, как ты меня отнесешь, ты поцелуешь его?»

«Тогда я должен буду поцеловать его дважды», — сказал старший.

«За твое почтение, — сказал Мененхетет, — пронеси нас через Красные Врата и до конца двора». И моя мать, мой отец, мой прадед и я сели в отдельные кресла, нас подняли и понесли по мощенной белым камнем площади между рекой и стенами Дворца.

Однако приблизившись, мы увидели ужасающие зрелища. У стены стоял несчастный в ошейнике, прикрепленном цепью к столбу. Его руки были отрублены, видимо, не более чем несколько часов назад, и обрубки перевязаны полосками кожи, чтобы он не умер от кровотечения, однако кровь все еще капала на камни.

Наклонившись вперед из своего кресла, Мененхетет спросил: «Что ты украл?»

«Он, Великий-Бог-Девятый-пребывающий-среди-нас, милостиво позволил мне жить, несмотря на то что я украл слишком много», — ответил бедняга. Услышать, что он говорит, было нелегко. В расплату за старые преступления — возможно, причиной послужили лживые ответы судье — у него были отрезаны губы. Теперь нижняя часть его лица походила на оскаленные зубы черепа.

Рядом с ним стояла женщина, привязанная к другому столбу. В руках у нее был посиневший ребенок. Моя мать отвернулась, но прадед спросил: «Как ты убила своего ребенка?»

«Задушила».

«Еды было достаточно?»

«Еды было достаточно, но от его плача в доме нечем было дышать».

«Когда тебя отпустят?» «Через ночь».

«Да окажется твое наказание слишком тяжким».

Перед нами в стене были две громадные квадратные двери, одна примыкала к другой: красные гранитные ворота с вырезанным на них растением папируса, обозначавшим Северные Земли, а над белыми известняковыми — лотос, символ Южных Земель. Пропела труба. Громадная красная дверь стала отворяться. «Входит Великий Повелитель и Полководец Мененхетет. Входит почтенное семейство Мененхетета, — прокричал глашатай, а затем произнес нараспев: — Ныне, в Год Седьмой царствования Его Величества, Повелителя Юга и Севера, Прекрасного Ка Ра, Возлюбленного Амоном, Си-Ра — Сына-Ра Рамсес Девятый, Хор-могучий-бык-Который-живет-в-истине приветствует тебя здесь».

«Мы входим во славу нашего Фараона, милостивого Птахнемхотепа. Да пребудут с Ним Жизнь-Здоровье-Процветание, — произнес Мененхетет и обернулся к Дробителю-Костей, который на страже шел рядом с носилками. — Добавочная порция хлеба и пива для твоих людей и их весел», — сказал он, когда нас вносили на землю Дворца. Над нашими головами кружили гуси, а голуби вспархивали из-под наших ног. Три ястреба — я сосчитал их — наблюдали за нами, сидя, как на насесте, на невысокой стене Дворца.

Перед нами был самый длинный двор, какой я когда-либо видел. Если бы взрослый человек взял камень, метнул его изо всех сил, поднял и еще раз бросил, он не докинул бы камень и до его середины.

Место это не отличалось и красотой. Там не было ни прудов, ни статуй, а дорога, вымощенная камнями, по середине которой носильщики несли нас, была достаточно широкой лишь для четырех колесниц, которые встали бы на ней в ряд. Покрытая красной глиной открытая площадь со всех сторон простиралась до стен, и я вспомнил, как моя мать рассказывала, что на этой раскаленной земле Фараон принимал парад тысяч своих воинов. Потом, как раз когда я взглянул через площадь, на противоположной стороне отворились двери низкой казармы, и отряд шарданов [26] в тяжелых синих шапках вышел на учения. На другой стороне двора располагались склады оружия и иные складские и караульные помещения, там же над огнем висел громадный котел с супом, и запах бульона доносился до нас через немощеную площадь.

Казалось, появление Мененхетета вызвало оживление: я увидел, как у стен казарм стали устанавливать соломенные мишени для стрел, а лучники натягивали свои луки. Отряд колесниц начал отрабатывать перестройку линий. Из четырех рядов по семь колесниц они строились в два по четырнадцать, затем, развернувшись на ходу, в мгновение вытянулись в одну длинную и почти совершенно прямую линию из двадцати восьми колесниц, несущихся через площадь: и ни одно колесо ни разу не оказалось более нескольких пальцев впереди другого. Крик прорезал воздух, и они разом остановились, и пыль волной покатилась к стене у реки, и, видимо, их командиру повезло, что облако пыли не дошло до нас, так как Хатфертити озабоченно повернулась в кресле к моему прадеду и сказала: «Обещай, что мы не останемся здесь смотреть на них».

Он пожал плечами, но я увидел, как его взгляд нашел на парадной площади командовавшего теми колесницами, и в ответ тот поднял в приветствии обе руки и галопом помчался к нам, воин, скакавший рядом с ним, работал своим кожаным щитом, защищаясь от воображаемых стрел — сложные приемы, во время которых было очень трудно сохранять равновесие, в то время как начальник колесничих, обвязав поводья вокруг пояса, наклоняясь из стороны в сторону, поворачивал лошадей налево и направо. Откидываясь назад, натягивая вожжи, он замедлял их бег, наклоняясь вперед, переводил в галоп, делая другие движения, заставлял их кружиться на месте, останавливаться, поворачивать или срываться с места, и хотя невозможно было предсказать его следующее движение, все это выглядело очень ладно. Тем временем его руки оставались свободными, и он вынул лук и вложил в него стрелу. Когда начальник отряда промчался вокруг нас, показывая свое мастерство, мой отец шарахнулся в сторону.

«Болван!» — крикнул он. В ответ на это Хатфертити холодно рассмеялась. «А я нахожу его очаровательным», — сказала она.

«Если бы лошадь оступилась, он мог бы послать стрелу в нашу сторону», — сказал мой отец.

Начальник отряда, развернувшись вдалеке от нас, теперь не спеша приближался, он остановился, выпрыгнул из своей колесницы и коснулся лбом пыли на земле. Они с Мененхететом заговорили на странном языке — это загадочное наречие, как я вскоре понял, было языком шарданов, и через одну-две минуты после последней фразы, произнесенной на египетском: «Будет исполнено, начальник», военный поднял в приветствии руку, улыбнулся всем нам — а моей матери с особой почтительностью, — сел в колесницу и медленно отъехал, чтобы не поднимать пыли.

«Я сказал ему, что буду наблюдать за учениями позже», — пояснил мой прадед.

«Благодарю», — ответила Хатфертити.

Затем мы приблизились к малым воротам. Караульный молча пропустил нас. Мы попали в другой внутренний двор.

«Просто удивительно, как они используют поводья», — сказала Хатфертити.

«Но ведь именно наш дед изобрел этот прием», — сказал мой отец.

«Не может быть!» — воскликнула она.

«Конечно, — подтвердил Мененхетет. — В годы, предшествовавшие Битве при Кадеше [27]. Вот почему в тот день мы смогли победить».

Он произнес это с таким удовольствием, что моя мать не смогла удержаться, чтобы не сказать: «А я думала, что победителем при Кадеше был Рамсес Второй, а не твои колесничие».

«Битву всегда выигрывает Фараон», — ответил Мененхетет.

Теперь мы проходили через другой внутренний двор, вероятно, такой же огромный, как и первый, но мне было трудно судить об этом, так как стены из деревьев разделяли его на множество дворов и огороженных участков. Подернутые болотной ряской пруды были окружены садами. Слева возвышалось ярко раскрашенное деревянное здание, и я мог видеть, как на втором этаже по крытому балкону время от времени проходили женщины, и, когда они видели Хатфертити, до нас доносились отголоски их смеха, в котором звучало любопытство. Затем нас поднесли к белой деревянной стене, на которой были вырезаны огромные изображения сокола, скорпиона, пчелы, лотоса и зарослей папируса — настолько похожие на живые, что мне было страшно входить, я по-настоящему дрожал от близости скорпиона.

Мы сошли с кресел, и носильщики, после кивка Мененхетета, быстро поцеловали сиденья (на кожаном покрытии которых был изображен ни много ни мало—