Этим бы дело не кончилось, и Сет, вероятно, задумал бы новую месть, но, по возвращении в лагерь, Он обнаружил, что забеременел. Бог может зачать дитя через рот или через задний вход, но, если мы знаем, что это был рот, то Сет этого не знал. Позорная беременность! Появилось существо — полумужчина, полуженщина, и вскоре умерло от удушья, пытаясь любить самое себя. Сет и сейчас остается

Повелителем Молнии и Богом Грома, но Он пребывает в замешательстве. Он тучный, почти неподвижный Бог, не уверенный — сказал ли Он правду или действительно был опозорен. Поэтому сейчас Он безумен. Познать спокойствие ума для Бога труднее, чем для человека. — Мененхетет вздохнул. Движениями, такими же неспешными и сосредоточенными, какими старая ведьма распускает ткань из множества узлов, он поднялся, подгоняя один сустав к другому многократно раскачиваясь вперед и назад, покуда не встал прямо. — Ты готов? — спросил он.

— Ты не рассказал о связи Исиды с Хором.

— И не собираюсь. Они остаются самыми сильными среди Них.

— Но мне ведь надо знать больше. Что, если мне придется встретиться с кем-то из Богов в Стране Мертвых?

— Ты с Ними не встретишься. Они живут на вершинах. Ты не узнаешь Бога, покуда не увидишь высокую гору. — Он вновь вздохнул. — Я скажу только, что у Исиды и Хора была долгая связь. Она еще продолжается. Я шепну тебе, что сожительство с Сыном поддерживает видимость Ее верности Осирису. И Он спокоен и благословил эту связь. Их действия не умаляют Его достоинства, но лишь укрепляют надежность Их семьи. И связь эта дала Хору много мудрости, столь необходимой Повелителю всех Живущих. Она также принесла Исиде больше удовлетворения, чем могла бы ожидать от совокупления с соколом Богиня с коровьей головой. Ибо для Себя Хор избрал облик этой жестокой птицы. Теперь Ему уже никогда не придется волноваться по поводу Своих слабых ног, и каждый Фараон почитает Его крылья. Следует сказать, что Бог Хор, вошедший в полную силу, вовсе не походит на прежнего юношу, и Он стал так же велик, как и Его Отец. Такова мера знания, полученного Им от Исиды.

Затем мой прадед наклонился ко мне: — Пришло время начать наше путешествие по Херет-Нечер, — сказал он. — Ты готов?

Я ощутил детский страх перед всякой силой, пребывающей за дверью этой гробницы. Однако мне оставалось лишь согласно кивнуть.

Когда мы вышли в ночь, Мененхетет хлопнул в ладоши. Без сомнения, он хотел ознаменовать конец одних чар и начало других. Я подождал, но необычайным было лишь зловоние его дыхания. Мы вновь очутились на нашей дорожке Города мертвых.

Наш путь вновь привел нас к пирамиде Хуфу. Мне было трудно притворяться спокойным. Мой страх всего того, чему еще предстояло случиться, теперь придавил меня, как каменная глыба, и вид громадной пирамиды не унял моего смятения. С каждым шагом Мененхетета я ощущал себя более несчастным — он быстро шел впереди, как человек, стремящийся избавиться от неприятного запаха, и я вспомнил грабителя, который бежал, когда я приблизился к двери своей гробницы. Мое дыхание вызывало у него отвращение точно так же, как мне было противно его — знак того, что этот негодяй пребывал в ином, чем я, царстве. Однако если это предположение справедливо, что должен был заключить я относительно себя и Мененхетета?

Мог ли он быть моей Хаибит? Подобная мысль будоражила сознание. Моей Тенью? Найдется ли более неподходящая пара, чем Хаибит и Ка? Ка мог оказаться последней жалкой возможностью продлить бытие, однако бремя большой памяти ему не под силу. Хаибит же знала все, что произошло с тобой. Поэтому была способна искажать то, что помнил Ка. Орудие зла!

Убеждение, что Мененхетет — моя Тень, так властно овладело мной, что я был готов спросить: «Ты — Хаибит Мененхетета Второго?» — но не сделал этого из страха, что он запутает меня еще больше каким-нибудь замечанием вроде: «Нет, ты — Ка Мененхетета Первого, а я — его Хаибит».

Поэтому я ничего не говорил, а только старался поспевать за его быстрыми шагами. Надо сказать, что вел он себя как мой проводник, его белое одеяние было обернуто вокруг тела — из брезгливого опасения соприкоснуться с попрошайками или летучими мышами. Однако все в его фигуре говорило о том, что он — слуга, который ведет своего гостя, и ничто не сможет помешать им идти своей дорогой. Как только мы вышли из Города мертвых, нам встретился человек, стоявший у ворот с протянутой рукой, рукой нищего — без пальцев. Не замедляя шага, Мененхетет резко ударил его по руке, дав понять, что не потерпит попытки приблизиться. Конечно, тот отпрянул, освобождая нам дорогу, и я понял, что он принял меня за какого-то вельможу.

Но ведь до этого момента я не задумывался о своих одеждах. Когда я впервые начал носить эти чистые белые накидки со складками, эту нагрудную пластину, усыпанную драгоценными камнями? Ко мне вернулось воспоминание о прогулке по берегам Нила и о множестве людей, склонявшихся предо мной. Словно для большей убедительности, картина была очень яркой, и удовольствие от этого воспоминания не отличалось от удовлетворения, которое доставило мне почтение нищего. Согретый подобными знаками внимания, я, однако, быстро пал духом, как только стал размышлять над высказываниями моего прадеда о Хоре и Сете, из которых я не мог не предположить, что Мененхетет при случае попытается — здесь приходилось называть вещи своими именами — использовать меня. Спокойная надменность старика, уверенного, что он способен на такой подвиг, вызывала недоумение. В замешательстве я спрашивал себя, не должен ли он казаться мне смешным? В конце концов, мускулы моих бедер свидетельствовали о гордости — у меня сзади все было цело. И сейчас, пока мы шли, я чувствовал уверенность в своих руках и ногах, и это успокоило меня. Возможно, мои силы в семь раз меньше, чем когда-то, однако я все же не мог себе представить, чтобы этот грязный старик стал первым, кто овладеет мною. Я вспоминал, как мои друзья и я сам считали себя девственниками по отношению к другим мужчинам до тех пор, пока кто-нибудь не набирался смелости, чтобы ухватить нас сзади. Конечно, когда в твое тело наконец-то кто-то вторгался, это действительно было превращением. Человек знатный мог лишь раз позволить себе быть использованным подобным образом, будто на самом деле мы лишь однажды можем предложить царский цветок. Мы были решительно настроены не разрешать никому, кто не нравился бы нам во всех отношениях, даже намека на то, чтобы попытаться соблазнить нас. Некоторые из нас сохраняли целомудрие многие годы. Однако это могло превратиться в порок. Можно было стать старой девой, прождавшей слишком долго и теперь представлявшей собой легкую добычу для первого попавшегося нахала. Равновесие Маат состоит в искусстве выбора.

Теперь я раздумывал, а сам-то я не один ли из тех, кто прождал слишком долго? Какой ужас, если Мененхетет Первый станет моим первым. Нет, это немыслимо, думал я, только не тот, кто шел впереди меня шаркающей стариковской походкой, с прикрытой от холода головой, хотя ночь была теплой. Однако он двигался не совсем как старик.

Мне было не по себе. Теперь мы находились у подножия пирамиды Хуфу, и, словно отсутствие у меня желания идти дальше было очевидным, Мененхетет остановился передохнуть и снова принялся говорить, хотя я едва ли был в состоянии его слушать. Его дыхание было настолько смешано с моим. Не знаю, что он вдохнул мне в горло, но мне показалось, что меня окутали испарения кипящей мочи. Точно я попал в пещеру, где полно летучих мышей — достойный проводник к разлагающимся отбросам Дуата. Однако, страдая от его зловония, я одновременно избавился от худших из этих запахов. Теперь его дыхание было переносимым — не намного противнее, чем вонь старого чеснока или старых зубов.

— Общий вход в Дуат, — сказал он, ежась в теплом лунном свете, — далеко за Первым Порогом — это долгое путешествие, и оно не для нас. Мы войдем через пещеру, которую можно отыскать в небе.