В то первое утро Усермаатра проснулся в темноте и вошел в пещеры, пребывавшие внутри Него. Там, объятый тяжелыми руками Своего страха, Он ощутил близость силы всего-что-недвижимо. Он возлежал в неподвижности, что покоилась на Его членах, во тьме, которой ненавистен свет, в месте, где холод сковал все, что было теплым, и познал благоговейный трепет перед великой силой Атума. Первый Бог — Атум — был способен подняться против мрака и неподвижности, когда приказал силам небытия низринуться в Страну Мертвых. Так все сущее обрело дыхание. Теперь и Усермаатра приказал всем силам небытия оставить Его.

Так, проснувшись и ощутив бодрость в Своем теле, Усермаатра стал в Священном пруду, воды которого были невозмутимы, как равновесие Маат (отчего он и был назван Оком Маат), и приготовился вознести молитву восходящему солнцу, а пруд простирался перед Ним на Восток. Стоя в пруду, Усермаатра ждал, когда золотой лик солнца, воспламененный огнями Дуата, поднимется из воды.

Ибо каждое утро на протяжении этих пяти дней подготовки перед началом пяти дней Празднества Он поднимался из той же тьмы, чтобы на рассвете совершить омовение, и ждал, пока плечи и крылья Бога покажутся за огненной короной в те самые мгновения, когда голова Ра поднимется над горизонтом.

Каждое утро из этих пяти Он совершал омовение на рассвете и, закончив, стоял в серебряном свете — последний в череде Царей, пришедших до Него, и предшественник Царей грядущих, и знал, что в этот первый день Празднества солнце не встанет на Востоке без Его согласия. И потому дыхание Его было потревожено, когда Он устремил Свой взор к Восточной части неба. Ибо в тот миг, когда на темном горизонте показались огни Дуата, Он ощутил, что прошел через века Фараонов, и вздрогнули все мертвые Цари, и Он познал первый день творения, и увидел, как Первый Холм поднялся из вод, когда еще не было суши, и стал виден, подобно тому как этот Первый Холм теперь всегда можно видеть в Великой Пирамиде Хуфу.

Усермаатра представил себе миллионы людей и бесчисленное множество передвинутых камней, и — о, чудо! — всем владела та же мысль, что и Фараоном Хуфу: должна быть воздвигнута пирамида такая же большая, как Первый Холм. Теперь все храмы Египта освящали пригоршней земли от подножия Великой Пирамиды, и эта земля закладывалась в их основание, окропленная кровью жертвенного животного. Затаив дыхание, Усермаатра наблюдал, как кроваво-красная голова Ра, словно корона, увенчала горизонт, а свет отдал свое первое тепло серебряной воде и всем птицам, говорившим с Богами. Усермаатра увидел восход солнца, тот же, что и в первый день творения, и Атум было имя, данное Ра за этот первый свет солнца, явившийся до рождения людей, чтобы они могли видеть его. Теперь Усермаатра закрыл Свои глаза, а солнце, являя себя, поднималось все выше и показалось на горизонте таким раскаленным, что Он познал собственное тепло, и Фараон перешел от Прекрасного Бога, Который проснулся, к Великому Богу, Который стоял в воде Священного Пруда, и Он изрек Свое имя, сказав: «Я есть жизнь Хора и мне подвластны Две Госпожи. Я — Обожаемый Той, Которая есть Кобра Нижнего Египта, и Возлюбленный Той, Которая есть Коршун Верхнего Египта. Я — Золотой Хор. Я Тот, Кто принадлежит Тростнику и Пчеле. Я — Сын Ра!» И Он ощутил кровь первых Фараонов во всех Своих членах, и то, что принадлежало Менесу, было в Его руках, а мощь Нармера пребывала в Его ногах, тогда как Великий Хуфу жил в Его горле, а Унас, способный поглотить многих Богов в Стране Мертвых, занял место в Его сердце. Он произнес строфы, обращенные к Унасу:

Он стоял в пруду, ощущая на Своей груди солнечное тепло, подобное огням Кадеша в Своем сердце, Он называл Себе имена каждого из Богов, произошедших от Атума, начиная с Шу и Тефнут — детей Атума и родителей Ра, и было это так, поскольку Ра приходился внуком Атуму, притом что Сам Ра являлся Атумом. Так оно и было. Бог порождает Бога, Который станет Его Отцом. Ибо Боги живут во временах минувших и в грядущем.

Так стоял Усермаатра в великом золоте солнца, отделившегося от горизонта, и всматривался в отражение его огней, парившее, подобно пламеневшему островку, в Оке Маат. И Усермаатра-Сетепенра подумал о маленькой пирамиде из золота, венчавшей величественный обелиск Хатшепсут в Храме Карнака, которая сияла, как капля золотого семени Атума, породившая Первый Холм.

И пока Он размышлял, между Ним и солнцем пролетела птица, и Усермаатра-Сетепенра вспомнил тот час, когда упал паланкин. Шепот ветерка донесся до Него по глади Ока Маат. Огонь на островке пламени дрогнул. И к Нему пришло другое воспоминание — о глади вод реки в далекий год, тридцать пять лет назад, когда Он впервые взошел на трон. Вода в том году стояла низко.

Теперь, в Тридцать Пятый Год Его Правления, Нил был полноводен, и приток воды уже начал спадать. Этот день, первый день Божественного Торжества, был первым днем первого месяца времени Разлива. На всем своем протяжении река поднялась, и земля пребывала в таинствах высокой воды. Птицы умолкли. Наступил разлив. Чистые воды пришли давно — все те молодые воды, что пролились, как слезы Исиды, как влага с рук Осириса и все соки, что истекли из Его мертвого тела, чтобы унести гнилости земли. Усермаатра стоял в нежном огне ранней зари, и тепло пребывало в Его голове и Его груди, а руки Его простерлись к золотому жару в красном сердце солнца, и Он погрузил Свои мысли в его сияние.

«Я взошел, — разнесся голос Усермаатра-Сетепенра над гладью Ока Маат, и Его слова слились со щебетом птиц в вышине, — Я взошел на Свой трон как Хор, а после смерти Я соединюсь с Осирисом. Я стану Осирисом. Каждый Ка из Моих Четырнадцати отправится к каждой из четырнадцати частей тела Осириса, и Я буду жить в Нем». — И тяжесть стала покидать дыхание Усермаатра-Сетепенра, и, укротив страх смерти, Он вышел из воды.

Смотрители за Омовением Фараона и за Одеждами Царя приблизились и обтерли Его полотняными простынями, и Он покинул пруд и пошел через Свои сады. Мимо сикомор и финиковых пальм, шелковиц и персей, кустов тамариска, мимо фиговых и гранатовых деревьев проследовал Он на рассвете. И повсюду был запах дыма от огней, горевших прошлой ночью. На протяжении всех пяти священных дней последних приготовлений к Божественному Торжеству, что должно было начаться сегодня и длиться пять следующих дней, происходило Возжигание Огней. И в каждой деревне и в каждом городе Двух Земель, на каждом перекрестке каждой широкой улицы в Фивах, перед многими лавками и домами было предписано зажигать факелы пять дней этого года, которым предстояло стать Празднеством, какого не было за все Тридцать Пять Лет Его Правления.

Теперь Усермаатра шел через Двор Великих, а солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы осветить его пространство, и отблеск серебра без следа исчез с его полированного каменного покрытия, и оно стало белым, а когда Усермаатра подошел к ступеням Зала Царя Унаса, который Он построил в последний прошедший год из камней усыпальниц Своего Отца Сети и Тутмоса Великого, каждая из этих новых стен вызвала жуткую дрожь в Его недрах, словно потревожили Ка этих плит.

Он остановился на ступенях перед Большой Дверью в Зал Царя Унаса, и она отворилась, и жрец выступил из глубины, что была темной, как ночь, и этот жрец возгласил:

«Входит Его Величество Хор, Его Величество Хор, Могучий Бык, Возлюбленный Маат. — Затем жрец поцеловал левую ступню Рамсеса Второго во имя Амона и правую — во имя Ра, потом он семь раз поклонился во имя Геба, и Нут, и Исиды, и Осириса, и Сета, и Нефтиды, и Хора-брата, и жрец сказал: — Он — Ра, Сильный Истиной и Избранник Ра. Он — Сын Ра. Он — Ра-месес, Возлюбленный Амоном. Он — Хор. Он — Престол Двух Земель. Он восседает на Своем Двойном Престоле среди людей, в то время как Ра, Его Отец, восседает на небесах».