— Ты меня поцелуешь? — прошептала я.

Он оторопел. И тихонько улыбнулся. А потом в недоумении посмотрел на меня.

— А ты хочешь?

— Очень.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Потом он наклонился. Губы у него были теплые и сухие. У меня закружилась голова; я чувствовала, как сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Наконец мы отодвинулись друг от друга. Я обняла его за шею, а он отклонился назад, как будто желая получше меня разглядеть.

— Люси, — тихо прошептал он.

Больше он не сказал ничего. Но когда мы смотрели друг на друга в свете огня, я поняла, что очень хорошо знаю его лицо и в то же время оно мне совершенно незнакомо. Как будто я стою перед чем-то огромным, великим, и никак не могу рассмотреть, что это, настолько оно большое. Но теперь я видела. Теперь он перестал быть для меня парнем, которого я знала сто лет, с которым познакомилась в баре, когда еще училась в колледже, кузеном Неда, другом моих детей. Все это осталось в прошлом, а он стал незнакомцем, с которым мне хотелось близости, такой, о которой раньше я даже помыслить не смела. И по его глазам я поняла, что он чувствует то же самое, что и он хочет забыть о том, какие мы в реальности, и потеряться в бездне страсти. Через секунду он снова меня поцеловал, мягким движением поднял с колен и положил на пол, на ковер, а потом опустился рядом, так что теперь мы лежали вместе. Он придвинулся ко мне, я выгнула спину и невольно простонала, как будто показывая, что совершенно не против того, что произойдет позже. Я почувствовала, как все его тело напряглось, реагируя на мое движение. Когда из соседней комнаты раздался телефонный звонок, мы резко открыли глаза и встревоженно посмотрели друг на друга. Если мы сейчас остановимся, все будет разрушено. Нам нужно отстраниться от всего, чтобы в голове царил хаос и прошлое было забыто, а обычные звуки лишь напоминают нам о том, кто мы такие на самом деле: Джек и Люси, которые лежат на ковре у камина в гостиной после пожара. Если так об этом думать, все кажется нелепым — да еще после того, что случилось, после ужаса сегодняшнего вечера. И все же, когда он гладил меня по волосам, когда целовал… Телефон все звонил, упрямо и беспощадно.

— Оставь, — пробормотала я: на секунду мы разомкнули объятия и прислушались. А потом, не двигаясь, посмотрели друг другу в глаза. Телефон звонил не рядом, а в соседней комнате, но все же его громкий, пронзительный визг настойчиво нам мешал. Он все звонил и звонил.

— Надо подойти, — вдруг проговорил Джек, вставая на колени. — Это может быть Дэвид.

— Да, конечно.

Он вышел из комнаты, а я села на полу. Я вдруг резко осознала происходящее. Увидела, что я сижу на собравшемся складками персидском ковре в гостиной в Незерби, одежда моя помялась, и я все такая же, как прежде, только вот теперь меня до смерти пугает мое поведение. Я прикусила губу и приказала своему внутреннему «я» заткнуться, пытаясь мыслить здраво. В голове была какая-то каша, но, несмотря на туман и неразбериху, я отчетливо поняла одно: я хочу, чтобы он вернулся. Хочу, чтобы он был здесь, рядом со мной, у камина, и прогнал все мои страхи.

И он действительно вернулся через минуту: стук шагов эхом отдавался от плиточного пола. Он вошел в дверь, и туг я заметила, как побледнело его лицо.

— Звонил Дэвид, — произнес он. — Из больницы. Роуз умерла десять минут назад.

Проснувшись на следующее утро, я не то чтобы не поняла, где я нахожусь. Я толком не могла вспомнить, почему я здесь. Вот я лежу в кровати в зеленой комнате. Да, точно, это зеленая комната в Незерби-Холле, но что… Я приподнялась на локте… О господи, какая я вялая. Как будто наглоталась наркотиков. Так что же… ах да, Джек дал мне снотворное. Я уставилась на обои с цветочным рисунком и стала вспоминать… Джек с совершенно белым лицом помогает мне подняться наверх по широкой лестнице, обняв меня одной рукой за плечо, а другой поддерживая под локоть… Зачем? Я что, вдруг так ослабела, что не могла идти? Он привел меня сюда, протянул стакан воды, дал таблетку… уложил в кровать, накрыл одеялом и сказал, что я должна уснуть. Я дрожащей рукой взяла стакан и попыталась больше не плакать, глядя на его угрюмое лицо, которое еще десять минут назад я почему-то целовала… Десять минут назад, когда мы услышали известие о смерти Роуз. Десять минут назад, когда мы лежали вместе на ковре и обнимались, пока она умирала от отравления угарным газом на больничной койке.

Я свесила ноги с кровати, и меня сразу же затошнило. Не знаю, было ли это последствием снотворного или потрясения от смерти Роуз, или же мне стало плохо оттого, что мой дом сгорел дотла, или оттого, что я осознала, насколько возмутительно вела себя вчерашним вечером. Но как бы то ни было, я бросилась в ванную, и меня вырвало.

Я медленно вымыла лицо и, двигаясь, как робот, вытерла его полотенцем, потом кое-как доковыляла до постели. Медленно остановилась; мой взор устремился в маленький просвет между шторами. Я знала, что стоит мне их раздвинуть, и я увижу сгоревший амбар. Из этой комнаты его как раз прекрасно видно. Но я не могла двинуться. Роуз была мертва, и она умерла там. Это было так страшно, так всепоглощающе страшно, что я только и могла, что стоять, пытаясь осознать произошедшее. И тут вдруг в соседней комнате раздались голоса. Кто-то спорил на повышенных тонах, упрямо, пронзительными голосами. Мальчики. О боже мой, мальчики! Я вылетела на лестничную площадку и ворвалась в их комнату.

Макс стоял у кровати Бена в пижаме; в каждой руке у него было по стакану молока. Его щеки порозовели от негодования, и он орал на Бена. Тот сидел на кровати, бледный, с вытаращенными глазами.

— Мам! Бен говорит, что я вру, но это же правда! Мне Джоан сказала! Я спустился на кухню, чтобы попить, а она мне сказала. Бабушка умерла, правда? Скажи ему, мам!

— Да, это правда, — пробормотала я. — Бен, послушай меня. Увы, бабушка умерла вчера ночью.

— Нет! — завопил он, вырывая руку. — Не может быть! В том пожаре? Сгорела заживо? Это неправда! — Его глаза были полны ужаса.

— Нет, нет, все было не так, — торопливо проговорила я. — Она не сгорела. Она отравилась дымом и испытала шок, а она была уже старенькая. Ты сам видел, ее пришлось сбросить из окна, и ее сердце…

— Нет! Не верю. Не верю ни одному твоему слову! Не может быть, чтобы бабушка умерла, не может!

Он кричал на меня, по щекам лились слезы, бледное личико исказилось от горя. Несмотря на мои отношения с Роуз, ему она была бабушкой, и она посвящала ему время и силы, а в награду получала безусловную любовь, на которую способны только дети. Они не судили ее, как я. Она была их бабушкой, и поэтому они ее любили.

Я позволила им немного поплакать, а потом, когда всхлипывания стихли, попробовала заговорить.

— Бен, послушай меня. Я знаю, что тебе грустно. Все это произошло так внезапно. — Я прижала его к груди. — Но бабушки и дедушки старенькие, и мы должны смириться с тем, что они уйдут прежде, чем мы.

— Но не сгорят заживо! — завопил он, отталкивая меня. — Сгореть заживо так ужасно!

— Бен, это не так, я же тебе сказала.

— Но амбар действительно сгорел дотла, — подтвердил Макс. — Посмотрите! — И он подбежал к окну и раздвинул шторы.

Я ахнула. Там, на горизонте, я увидела то самое, что мне так не хотелось видеть из окон моей спальни. На покатом холме, поднимающемся от озера, там, где луга, покрытые лютиками, испускали золотистое сияние, высился зазубренный черный каркас нашего дома.

— Это невыносимо, — прошептал Беи, закрывая глаза сжатыми кулаками. — Я даже не могу думать о том, как мы были там, внутри, с бабушкой, о том, как она пыталась выбраться, открыть дверь, кашляла, ползла по коридору…

— Закрой шторы, — приказала я Максу.

— Но почему? Я хочу…

— Закрой сейчас же!

Он поспешно повиновался.

— Теперь послушай меня, Бен, и ты, Макс, тоже. — Я оттащила Макса от окна, села на кровать и обняла их. — То, что случилось вчера, это просто кошмар, не отрицаю, — заплетающимся языком проговорила я. — И это очень печально. Но это не фильм ужасов, понятно? Бабушка была старенькая…