А товарищ Орджоникидзе не хочет ждать до завтра и держит дверь машины открытой. Лезу внутрь. Сажусь рядом с начальником строительства,

— Добрый день!

— Добр… — цедит он, глядя в левое окно.

«Ах, так», — думаю я и начинаю смотреть в правое окно.

На машине — не на своих двоих. Три километра проскакиваем за пять минут. Вот и молодежный городок. Проехать по нему трофейная-колчаковская не может. Год, как отсюда ушли строители, а рытвины и колдобины еще не заделаны. Строительный мусор не убран. Наоборот, к нему добавился мусор бытовой. Очистки, обрывки, обрезки. В городке двадцать бараков и ни одной помойки, ни одного мусорного ящика.

Артюша остался с машиной у шоссе, а я веду наркома к баракам. Они здесь двух категорий. Восемнадцать общих и два семейных. Пока я работал в монтажной бригаде, жил в общем. А как только редакция выдвинула меня из рабкоров в спецкорреспонденты, мне выделили комнату в семейном.

Идем. Перескакиваем через кочки и кучки. И каждый скачок народного комиссара — нож острый в сердце начальника строительства. Начальник злится, ругает меня. Зачем не вовремя попался на дороге. Ругает себя. Почему ни разу не удосужился побывать в молодежном городке. Навести здесь порядок.

У семейного барака я говорю:

— Мне только заскочить, оставить книги. Простите.

Бегу по темному коридору. Влетаю к себе. Кидаю книжки на подоконник и скорей назад. А в дверях гости.

— Извините, что без приглашения, — говорит народный комиссар. — Начальник строительства уговорил зайти посмотреть, как живете-можете.

— Входите, — говорю я, хотя моя комната никак не рассчитана на такой торжественный прием. — Садитесь, — говорю я, хотя сесть у меня не на что.

Пока я жил в общем бараке, у меня были две табуретки, тумбочка, железная койка.

— Все по закону, — как любит говорить комендант молодежного городка Школьников.

Холостяков коммунальный отдел Магнитостроя обеспечивал мебелью. Когда же холостяки становились женатиками и переезжали в семейный барак, Школьников тут же отбирал у них табуретки, тумбочки, койки. И тоже делал это по закону. Семейных коммунальный отдел не обеспечивал мебелью.

Как правило, женатики не ругались, так как в первые год-два существования Магнитки наши парни женились главным образом на девчатах из близлежащих казачьих станиц, а те привозили в семейный барак свои собственные столы и стулья.

Я получил отдельную комнату не как женатик, а в порядке исключения, как корреспондент. Обеспечить меня необходимой мебелью из Москвы редакция не могла, купить стулья на месте было негде. Местный орс не открыл пока в Магнитке не только ни одного книжного, но и ни одного мебельного магазина. Я попросил коменданта не отбирать у меня хотя бы железную койку.

— Это будет не по закону, — сказал Школьников.

Но тут в разговор вмешалась Лиза с телефонной станции и закричала:

— А спать человеку на полу это по закону?

И, не дожидаясь, что ответит ей на это Школьников, она турнула его из барака.

Так не по закону казенная койка жила в моей комнате больше полугода. И когда я сказал: «Садитесь», товарищ Орджоникидзе законно спросил:

— А на чем сидят у вас гости?

— На койке.

— А на что сядет хозяин?

— На койку.

— А где вы едите?

— На койке.

— А пишете корреспонденции?

— На фанерке.

Я уже давно живу не в Магнитогорске и не в бараке. Сейчас в моей квартире несколько столов: письменный, обеденный, кухонный, а пишу я до сих пор, как и прежде, на фанерке. Домашние привыкли, не удивляются, а чужие люди, когда узнают, говорят: «Не может быть». Вот и товарищ Орджоникидзе тогда, почти сорок лет назад, тоже сказал:

— Не может быть.

Я сел на койку, положил на колени фанерку, на фанерку полулист бумаги и написал на ней:

«Вот так и пишу корреспонденции…»

Орджоникидзе сел на мое место, положил на колени фанерку и написал на обороте полулиста вместо одной фразы две:

«Вам не стыдно? Мне очень!»

И передал полулист начальнику строительства.

В коридоре совсем не вовремя поругались две тетки. Я выскочил цыкнуть на них.

— Чего они не поделили? — спросил товарищ Серго.

— Одна отлила у другой три кружки воды.

— Живете у реки и скандалите из-за воды?

— Воду в наш городок возят два мужичка на двух клячах. До реки полтора километра. Клячи делают всего по пять ездок. Это десять бочек на двадцать бараков. По закону вода предназначена только для питья. Тратить на стирку ее нельзя. Но стирать, хоть это и не по закону, все же приходится. В результате многие идут утром на работу, не выпив чаю, не умывшись.

— Вы тоже не умываетесь?

— Я ловчу.

— Как?

— Прежде, когда я возвращался с работы домой, всегда заходил по дороге в аптеку и покупал две бутылки дистиллированной воды, и у меня всегда было чем умыться, из чего сварить чай. Пока ребята не знали о моем секрете, все было хорошо. Но вот секрет открылся, и весь наш барак кинулся в аптеку. Удобно. Аптека рядом. Доступно. Бутылка стоит гроши. Мы ходили умытыми, зато больные сидели без дистиллированной воды. И тогда аптека стала отпускать воду только по рецептам врача.

— И вы стали ходить неумытым?

— Я снова словчил. В той же аптеке я купил две грелки и стал всюду носить их с собой. Иду, скажем, домой из заводоуправления, с коксохима или с домны и несу в грелках воду.

— А в Березках, у меня в гостинице, вы тоже запаслись водой?

— Да.

Товарищ Орджоникидзе внимательно оглядел меня.

— Не пойму, где вы прячете свои грелки?

Я покраснел.

— Покажите?

— Неловко.

— Мы вдвоем с начальником строительства просим вас, пожалуйста.

Я поднял юнгштурмовку. Под ней перекинутые через плечо, наподобие хурджинов, висели две полные грелки. Спереди одна, со стороны спины другая.

— Ну, не черт! Придумал и молчит, — послышался из-за стены голос соседки.

Внутренние стены в семейном бараке были сколочены не столько из досок, сколько из щелей. Одна шире, другой. Соседи не только слышали, но и видели все, что делается в комнатах друг у друга. Но Лиза с телефонной станции, она и была моей ближайшей соседкой, не удовлетворялась тем, что видела. Лизе ничего не стоило войти в комнату, когда ее меньше всего ждали. Вот и сейчас она вошла, поздоровалась, сказала:

— Прошу ко мне на чай.

— Спасибо, мы уже, — ответил товарищ Серго.

— Не обижайте меня. Живу я по силе возможности. Приглашаю от чистого сердца.

Товарищ Серго пробовал отбиться от Лизки:

— Мы спешим. Спасибо.

— А у меня все готово.

Когда мы вошли к Лизе, то чайник и в самом деле уже кипел на керосинке. Стол был покрыт белой скатертью, уставлен вазочками. А в них мед, сливочное масло, творог, варенье. И рядом с таким аппетитным угощением диссонансом блюдечко со слипшимися в ком конфетами «подушечки».

Лизина комната, не в пример моей, была в полном аккурате. Родители не поскупились дочери на приданое. Кроме стола и полдюжины стульев они купили ей к свадьбе зеркальный шифоньер, книжный шкаф.

Я жалею свои книги. Прячу их под койкой. А Лиза нет. Библиотеки в молодежном городке нет, так ее книги ходят по рукам.

Лиза Завалишина первой из казачек, поселившихся в нашем бараке, пошла в отдел кадров просить работу. Первой из казачек стала комсомолкой. Как будто все хорошо, и в то же время у этой хорошей дивчины была слабость. Легкомысленное отношение к личной жизни. Первого мужа она выгнала, не прожив с ним и месяца. Вышла замуж второй раз и второго мужа прогнала.

Лизкины мужья не стоили ее. Тот и другой были глупее жены. В ожидании третьего, более достойного супруга Лиза не прочь была и поозорничать.

Два часа ночи. Я мучаюсь, не могу найти зачина для корреспонденции — нужно написать ее к отходу утреннего самолета, а Лизка стучит в стенку:

— Э… э! корреспондент, кончай писать. Приходи, будем целоваться,

Тайн у нас нет. Наш барак, вы знаете, как решето. Я в краску. Стыдно перед соседями. А она смеется.