Маркизу выпало несколько часов покоя, но их оказалось не так уж много. Задолго до того, как поднялись рабочие на ферме, кончилось действие снотворного, и на него свалились новые волнения.

Поначалу Феликс был беспокоен, невнятно бормотал что-то, опять впадал в дремоту, а потом стал тише, переходя от полузабытья к реальности с ее болью и незнакомым окружением. Он произносил имя своей сестры пересохшим горлом и пытался освободить руки от одеял, задев при этом поврежденную кисть и резко вскрикнув. Когда Алверсток взял его другую руку, твердо сжал ее и заговорил с ним, он, казалось, узнал его. Его пальцы впились, как клешни, он уставился на Алверстока и часто тяжело задышал:

— Держите меня! Держите меня!

— Держу, не бойся! — сказал Алверсток, протягивая руку за соляным раствором, который он приготовил при первом же признаке беспокойства. — Теперь ты в полной безопасности.

Он приподнял голову Феликса и поднес стакан к его губам.

— Выпей это! Открой-ка рот!

— Где Фредерика? — спросил Феликс, капризно отворачиваясь.

Однако он подчинился приказным ноткам в голосе Алверстока, когда тот снова сказал ему:

— Феликс, открой рот! Давай! Делай, что тебе говорят!

Алверсток, у которого, хотя и не было опыта в уходе за больными, не дал мальчику увернуться и безжалостно влил лекарство ему в горло.

Феликс подавился, но после выступивших от обиды слез, похоже, стал соображать яснее. Алверсток опустил его на подушку и уложил больную руку.

— Так-то лучше! — сказал он.

— Где Фредерика? — повторял Феликс.

— Она скоро будет, — обещал Алверсток.

— Она нужна мне сейчас! — настаивал Феликс. — Позовите ее!

— Хорошо, она придет.

Воцарилась короткое молчание. Алверсток подумал, что Феликс опять засыпает, но в тот момент, когда он собирался отойти от кровати, заметил, что мальчик смотрит на него, пытаясь сосредоточиться. Ему это, очевидно, удалось, потому что он прошептал со вздохом облегчения:

— Ах, это вы? Не уходите!

— Я с тобой.

— Пить!

Алверсток снова приподнял его. Он с удовольствием проглотил ячменный отвар, и на этот раз, когда опустился на подушку, сразу заснул.

Это был тревожный сон, к тому же недолгий. Он, вздрогнув, пробудился, и какие-то несвязные слова слетели с его губ. Феликса, очевидно, мучил какой-то кошмар, в который через некоторое время проник голос Алверстока. Тогда он сказал рассеянно: «Кузен Алверсток», но через секунду застонал, что замерз. Маркизу это показалось обманчивым ощущением, так как рука, схватившаяся за его руку, была сухая и горячая. Он стал его успокаивать, и это подействовало благотворно: какое-то время Феликс лежал тихо, но не закрывал мутных глаз. Вдруг он испуганно проговорил:

— Это не моя комната! Почему я здесь? Мне тут не нравится! Я не знаю, где я!

Маркиз спокойно произнес:

— Ты со мной, Феликс.

Он сказал это инстинктивно, проговорил первые слова, какие пришли в голову, и чуть позже осознал, что они довольно глупы. Но вглядевшись в него, Феликс улыбнулся и сказал:

— Ах да! Я забыл! Вы не уйдете, нет?

— Конечно нет. Закрой глаза! Тебе нечего бояться, обещаю тебе.

— Да, конечно, пока вы здесь, я не упаду, — пробормотал невнятно Феликс. — Я знаю это!

Алверсток ничего не отвечал и скоро с облегчением увидел, что мальчик засыпает. Осторожно высвободив руку от ослабевших пальцев ребенка, он отошел поправить свечу, чтобы ее мерцающий свет не падал на лицо Феликса. Ему казалось, что тот заснул более спокойно, но его надежда не оправдалась. Дальше, это было ясно даже ему, неискушенному в таких случаях, Феликсу становилось все хуже и хуже, его лицо горело, а пульс стал частым. Иногда он дремал, но эти передышки были очень недолгими, а когда просыпался, то все время находился в состоянии лихорадочного возбуждения, граничащего с бредом. Казалось, он страдает от сильной боли; в один из светлых промежутков он пожаловался, что у него «болит все», но когда Алверсток дотронулся до незакрытой бинтами части лба, тот был рад, когда он убрал руку.

— Это не моя рука! — сердито сказал Феликс.

Вторая доза микстуры принесла некоторое облегчение, но Алверсток уже не раз собирался разбудить Джадбрука и послать за доктором. Только последние слова доктора Элкота, предупреждающие о возможной лихорадке, и мысль о том, что он еще мог возвращать мальчика к памяти, удерживали его.

К утру жар немного спал, но боль оставалась. Феликс тихо плакал и стонал:

— Фредерика! Фредерика!

В пять часов маркиз услышал в коридоре скрип осторожно открывшейся двери и поспешил из комнаты, чтобы перехватить Джадбрука, который проходил мимо на цыпочках с башмаками в руке.

Джадбрук был потрясен, узнав, что Феликсу стало хуже. Он пообещал послать к доктору в Хемел-Хемпстед одного из своих рабочих, говоря, что это всего в четырех милях и парень верхом доберется в два счета. Он взглянул на Феликса и, услышав, что нужен еще ячменный отвар, осмелился предположить, что чашка чая пошла бы ему на пользу. Маркиз засомневался, но Феликс, который казался спящим в тот момент, сказал слабым голосом, что хотел бы чаю, так что он кивнул Джадбруку.

— Сейчас вы его получите, сэр! — сказал Джадбрук, добавляя шепотом: — В любом случае это ему не повредит, милорд!

Маркиз все еще сомневался, когда принесли поднос. Он не был в этом знатоком, как его приятель лорд Питерсхем, и с недоверием посмотрел на красную жидкость в чайнике, будучи уверен, что Феликс откажется от нее. Однако Феликс не отказался, и казалось даже, что это освежило его. Час спустя появился доктор Элкот, который сказал:

— Пока вы не дали ему горячего вина, все остальное делалось верно. А теперь, милорд, перед тем, как я войду к нему, скажите, что вас обеспокоило? Вы выглядите немного не в своей тарелке. Тяжелая ночь была у мальчика?

— Очень, — ответил Алверсток несколько мрачновато. — А в чем дело, я думаю, вы лучше разберетесь! У него был сильный жар, иногда он бредил и все время жаловался на боль во всем теле, но слава богу, не в голове!

— Слабое утешение! — проворчал доктор.

Он зашел в комнату к больному и в конце долгого и тщательного осмотра бодро сказал, укрывая Феликса одеялами.

— Ну, молодой человек, не сомневаюсь, что вы скоро поправитесь, но вам придется для этого постараться! Сейчас я дам вам кое-что, от чего сразу полегчает.

Феликс не бредил, но еще не совсем пришел в себя. Он яростно сопротивлялся осмотру, говоря, что ему больно, когда его трогают, и подчинился только после того, как маркиз приказал ему. Теперь он отказывался принимать зловещего вида лекарство, которое доктор Элкот налил в стакан, и маркиз после многозначительного взгляда доктора снова вмешался, взяв у Элкота стакан. Он сказал, когда Феликс отвернулся:

— Ты начинаешь мне надоедать, Феликс. Я ненавижу зануд. Если те не хочешь, чтобы я ушел, делай что говорят — и быстро!

Встревоженный его угрозой, Феликс проглотил микстуру. Он с беспокойством сказал, когда Алверсток опустил его и убрал свою руку, которой поддерживал его:

— Вы не оставите меня, правда?

— Не оставлю.

Феликс успокоился, и через несколько минут его веки опустились. Доктор Элкот тронул маркиза за плечо и вывел из комнаты:

— У вас есть дети, милорд? — спросил он, когда закрылась дверь.

— Нет, насколько мне известно.

— О! Тогда вам стоило бы их завести. Похоже, вы отлично умеете с ними управляться. Ну, как я и ожидал: ревматический приступ. Пока бесполезно гадать, насколько он серьезен. Все, что я могу сейчас сказать: ему нужен тщательный уход. Вы говорили, что его сестра будет здесь, на нее можно положиться? Простите за то, что я говорю так прямо, но это сейчас важнее всего.

— Вы можете быть абсолютно уверены в мисс Мерривилл, — ответил Алверсток. — Она чрезвычайно разумная женщина и заботится о Феликсе как мать, с самого детства. Теперь, поскольку я не очень разбираюсь в болезнях, не просветите ли вы меня. Этот ревматический приступ, кажется, гораздо серьезнее, чем я предполагал?