— Сэр! — но мгновение спустя его лицо помрачнело, и он сказал: — Я… я очень хотел бы, сэр. Да, но сколько я должен вам за спасение Лаффа?

Это заявление поставило Алверстока перед новой для него дилеммой. С одной стороны, никто из его родственников никогда не считал себя обязанным возвращать ему те суммы, что время от времени он им предоставлял: многие из них полагали, что ему положено быть с ними щедрым; и еще два часа назад он про себя решил не брать никакой ответственности за сыновей Фреда Мерривилла. А теперь он столкнулся с тем, что юноша не собирался принимать, на его взгляд, самое пустячное одолжение, какую бы сумму ни пришлось Чарльзу Тревору заплатить по милости Лафры. Не желая смириться с этим, он сказал:

— Это совершенно лишнее! Я не знаю и не хочу знать, сколько стоили безобразия Лафры, и если ты не перестанешь докучать мне этим, я не возьму тебя объезжать свою новую четверку!

Возникла напряженная пауза; затем Джессеми поднял глаза, уже не блестящие от восторга, а полные суровой неприступности.

— Ну что же, сэр, — спокойно сказал он. — Будьте добры, скажите, сколько я вам должен?

— Не скажу, юный упрямец!

— Простите, сэр, но я не понимаю, почему вы должны платить за нашу собаку?

— Ты, должно быть, не знаешь, что твой отец… э-э… поручил вас моим заботам, — ответил лорд, загнанный в угол.

— Сестра что-то говорила об этом, — сказал Джессеми, нахмурившись, — но я не знаю, как это могло случиться, ведь он не оставил завещания.

— Поскольку это было только наше с ним дело, странно, если бы кому-то стало известно, как это могло случиться. Тебя это не касается. А что до истории с Лафрой, я больше не желаю слышать об этом. И не водите его больше в Грин-парк.

Нарочитая высокомерность, с которой он произнес это, возымела нужное действие: принципиальность Джессеми была преодолена страхом, что он нарушил какие-то правила приличия. Он пролепетал:

— Ннет, сэр! Вы так добры! Я не знал!.. Пожалуйста, не обижайтесь! Никому не хочется быть обязанным. Но если вы действительно наш попечитель, это меняет дело, я полагаю!

Маркиз улыбнулся ему, не умевшему еще читать спрятанные за улыбками мысли. Узнай он о том, что маркиз в этот момент удивлялся, кой черт дернул его так неожиданно признать притязания Мерривиллов на него и к чему это теперь может привести, Джессеми, наверное, сгорел бы от стыда и унижения. Но так как он не знал, с какой неохотой маркиз обычно занимается делами своей родни, то покинул его дом в прекрасном настроении и прибыл на Верхнюю Уимпол-стрит в наилучшем расположении духа, предвкушая восхитительную поездку в Ричмонд, когда ему, возможно, даже дадут немножко поуправлять серыми.

Тем временем маркиз направлялся на Уордер-стрит, рядом с ним гордо восседал его юный спутник и всю дорогу развлекал его подробными описаниями разных экспонатов, которые он видел утром в Музее механики. — Там были такие аттракционы, как механический жонглер, акробаты-наездники, «Пещера Мерлина» и несколько старинных говорящих бронзовых бюстов (очень искусно сделанных), но все это Феликса не заинтересовало так, как оркестр механических музыкальных инструментов и плавающий по бассейну механический фрегат. А еще, если она открыта, как значится в справочнике (который несколько устарел), то он хотел бы посетить выставку в Спрингс-Гарденс, где можно увидеть автомат Мелларде. Это чудо, как говорилось в потрепанном справочнике, который он вытащил из кармана, представляло из себя музицирующую женщину, и с некоторой тревогой сообщалось, что она способна выполнять большинство функций живого организма, а также может сыграть шестнадцать мелодий на настоящем фортепиано, нажимая на клавиши пальцами совершенно натурально. Нет, в Британском музее он не был: кроме коллекции птичьих чучел, там нет ничего стоящего, одно старье, которое может интересовать только таких зануд, как Джессеми.

По дороге им встретилось несколько знакомых Алверстока, обстоятельство это дало богатую пищу для разговоров во всех клубах. Завзятый франт мистер Томас Рэйкс, прозванный в обществе Аполлоном, был ошарашен, увидев Алверстока выходящим из своего дома на Беркли-сквер вместе с каким-то мальчишкой; а мистер Рафус Ллойд, встретив Алверстока на Бонд-стрит и спросив, куда это он направляется, с изумлением услышал в ответ, как он потом, смущенно запинаясь, рассказывал всем, что тот держит путь в литейный цех в Сохо. Это сообщение было встречено с недоверием; только сэр Генри Милдмэй, человек более прозорливый, чем этот рыжий щеголь, не задумываясь, объяснил ему со снисходительной улыбкой: «Боюсь, он тебя разыграл, Рафус». Лорд Питершем, давний приятель Алверстока, оказался ближе всех к истине, когда предположил, как всегда слегка шепелявя: «Возможно, ш ним вмеште был один иж его племянников».

Эндимион Даунтри, который тоже встретил Алверстока на Бонд-стрит, мог бы поправить лорда Питершема, но его не было при этом споре, да и он был мало удивлен, увидев маркиза в сопровождении мальчика. Замечательный молодой человек, этот Даунтри: отлично сложен, с классическими чертами лица, его профиль вызывал восхищение многих дам, которые говорили, что он мог бы позировать для статуи древнегреческого героя — чудные карие глаза, тонко очерченный рот и вьющиеся каштановые локоны вокруг благородного лба. Этот непревзойденный красавец не мог не привлекать к себе внимания юных леди; и если бы его умственные способности были бы не такими скромными, а речь — более занимательной, он был бы первым любимцем всех дам. К сожалению, эти достоинства отсутствовали. Он был приветлив и учтив, но тугодум и не обременен никакими идеями, в разговоре он произносил только заезженные банальности и оживлялся, лишь когда описывал, какие препятствия ему пришлось преодолеть во время опаснейшей пятимильной охотничьей гонки, или как ему удалось выиграть на очередных скачках, или каким спортом он занимался в один из ближайших погожих дней. Приятели в полку прозвали его с добродушной насмешкой Глупыш Даунтри, на что он нисколько не обижался, объясняя с простодушной улыбкой, что сроду не был хитрецом и пройдохой. Он был послушным сыном и нежным братом; и, пользуясь великодушным покровительством Алверстока, который назначил ему содержание (а также обеспечил офицерским чином и лошадьми), был признателен за эту помощь и редко когда просил у него еще денег.

Заметив Алверстока на Бонд-стрит, он тут же пересек улицу, чтобы поприветствовать его, и, сияя от радости, протянул ему руку:

— Кузен Вернон! Чертовски мило с вашей стороны, что вы пригласили на бал мою сестру — честное слово! Мама чертовски вам обязана и я, конечно, тоже!

— А ты собираешься почтить его своим присутствием? — спросил Алверсток.

— Да, разрази меня гром, а как же! Должно быть, такая давка будет на этом балу!

— Чертовская давка! — согласился лорд.

— Так и надо! — кивнул Эндимион со знающим видом. — Это же первый бал в Алверсток-хаузе с выхода в свет кузины Элизы, как говорит мама! Еще бы не быть давке!

Заметив присутствие мистера Феликса Мерривилла, который, соскучившись от этой беседы, Дернул маркиза за рукав, Эндимион посмотрел на него с высоты своего олимпийского роста, удивился и вопросительно взглянул на Алверстока. Услышав, что Феликс младший сын Фреда Мерривилла, он сказал:

— Да ну? Надо же! — После чего несколько наивно добавил: — Чертовски никудышная память! Фред Мерривилл это кто?

— Он был моим кузеном, — спокойно отвечал маркиз. — К несчастью, он скончался; а поскольку он был на несколько лет еще старше меня, сомневаюсь, чтобы вы когда-нибудь встречались с ним.

— Действительно, я его не знал, — согласился Эндимион. — Но теперь знаю! Вы стали попечителем его детей, кузен! Мама говорила мне об этом. Еще она сказала, что вы даете для них бал. Она, по-моему, не в восторге от этого, правда, почему!

Он снова посмотрел на нетерпеливое лицо Феликса и поднял одну бровь.

— Кроме того, уверен, что этот мальчуган совсем не хочет идти на бал, не так ли, малыш?