Маркиз, сдерживая радостные порывы пса, сказал:

— Спасибо, дружок! Я очень рад тебя видеть, но хватит! Сидеть, Лафф! Сидеть!

— Парковые служители многозначительно переглянулись: не было никаких сомнений — собака точно принадлежала маркизу. Фредерика, увидев, что Лафра полностью искупил свое безобразное поведение, поднялась и подошла к Алверстоку со словами:

— О, кузен, вы не представляете, как я рада, что застала вас дома! Эта ваша противная собака втравила меня в такую неприятную историю! И запомните, больше я никогда не пойду с ней гулять вместо вас!

К ее глубочайшему облегчению, он принял это не моргнув глазом и, нагнувшись, чтобы похлопать Лафру, спросил:

— Вы пугаете меня, Фредерика! Что он натворил?

— Рассказать ему об этом попытались сразу трое, хором. Он остановил их:

— Не все сразу, если хотите, чтобы я хоть что-нибудь понял!

Фредерика и фермер помалкивали, но остролицую даму, казалось, не проведешь. Она сказала, что пусть болтают что хотят о барселонских овчарках, если им нравится, но она не верит ни одному слову, и скоро дойдет до того, что нельзя будет спокойно гулять в парке, где на людей набрасываются бешеные собаки.

Маркиз прибегнул к своему самому убийственному оружию: он поднес к глазу монокль. Сильные мужчины бледнели, когда этот монокль был наведен на них. Остролицая же не побледнела, но слова застряли у нее в горле. Маркиз сказал:

— Вы должны извинить меня, мэм: у меня ужасно плохая память, но мне кажется, я не помню, чтобы был знаком с вами. Кузина, пожалуйста, представьте нас!

Фредерика, которая тут же изменила свое первое неблагоприятное впечатление о нем, быстро проговорила:

— Не могу, потому что я понятия не имею, ни кто эта дама, ни зачем она сюда явилась. Просто ей хотелось убедиться, что мы с вами родственники, в чем она сильно сомневалась!

— Мне это не кажется достаточным поводом для визита, — сказал он. — Однако, если по какой-то, совершенно непонятной мне причине вам надо убедиться в этом — пожалуйста! Мисс Мерривилл — моя кузина.

— Мне это совершенно неинтересно, милорд! — ответила она, краснея. — Более того, если бы я не знала, что это мой долг, то не пришла бы сюда! Я поняла, что в тот момент, когда мисс Мерривилл сказала, что она родственница маркиза, эти… эти два низкопоклонника уже были готовы позволить этой бешеной твари перегрызть всех посетителей парка!

Слабые протестующие звуки послышались от парковых смотрителей, но маркиз не обратил на них внимания.

— Я не знал, что он такой опасный зверь, — заметил он. — Надеюсь, вас он не покусал, мэм?

— Я не говорила, что он напал на меня! Но…

— Он не нападал ни на кого! — отрезала Фредерика.

— Ах вот как? Может быть, он не толкал и того маленького мальчика и не напугал всех тех невинных крошек до смерти? Что, нет?

Фредерика рассмеялась.

— Нет, не толкал он малыша. Если честно, то сначала они испугались, а когда поняли, что он собирался с ними поиграть, тут же повеселели. И даже попросили меня привести его завтра опять!

— Он на коров моих напал! — вставил фермер. — И вот вы сказали, что он как бы собирался пасти их, мисс, будто его для того и вывели в Испании! Ничего такого быть не может! Я сам-то в Испании не был и не собираюсь, зачем мне нужны эти иностранцы, но вот что я скажу: коровы есть коровы везде, и ни один олух не научил бы собак разгонять стадо по всей округе, как сделал этот ваш придурочный зверь! Вон мистер Манслоу сказал, прошу прощения у вашей светлости, что он дворняжка, а все, что я могу сказать, так это, что он никакая не овчарка, барселонская или не барселонская!

Парковый служитель, тот, что помоложе, хотел, чтобы его правильно поняли, и, стиснув в руках шляпу, с умоляющим взглядом обратился к маркизу, что он не хотел никого обидеть, но вот мисс сказала, что эта собака барселонская овчарка, чему он никак не может поверить (тут он решительно выдохнул), кто бы это ни утверждал.

— Ну и правильно, — сказал маркиз. — Конечно, ничего подобного.

Он повернул голову к Фредерике и сказал усталым голосом:

— В самом деле, кузина, какая вы непонятливая! Он гончая, а не овчарка! И я сказал вам, не барселонская, а балукистанская! Балукистан, Фредерика!

— О боже! И правда! Как… какая я глупая! — неуверенно проговорила она.

— Смотрители парка не нашли ничего неожиданного в объяснении его светлости, Старший разумно заметил, что это совсем другое дело, а младший напомнил компании, что он с самого начала понял, что собака не испанская! Но молочник не был удовлетворен; и остролицая дама резко сказала;

— Что-то не слышала я про такое место!

— Ну что ж, — сказал лорд, подходя к окну и раскрутив один из двух глобусов, что стояли там, — Подойдите и взгляните сами!

Все последовали его приглашению, а Фредерика с упреком проговорила:

— Если бы вы сказали мне, что это в Азии, кузен!

— Ах, в Азии! — сказал старший из парковых служителей, обрадованный, что его просветили, — Индийской породы, значит.

— Не совсем, — сказала Фредерика. — По крайней мере я так не думаю. Понимаете, это рядом. Это очень дикое место, и собаку оттуда вывезли тайно, потому что местное население очень враждебное. Вот почему я сказала, что собака очень редкой породы. В самом деле, ведь это единственная балукистанская собака в нашей стране, кузен?

— Очень надеюсь, что так, — сухо заметил лорд.

— Ну что ж, должна сказать, что это еще хуже! — заявила остролицая дама, — Приводить диких иностранных собак на прогулку в парк! К тому же контрабандную! Так вот, милорд, я крайне не одобряю такие поступки и обязана сообщить в таможню!

— Боюсь, что ее там просто нет, — извиняющимся тоном ответил он, неторопливо подходя к камину и потянув за шнур звонка, — так же, как и почты. Можете послать человека с поручением, но, боюсь, это очень дорого, и потом, его могут там просто убить. Даже не знаю, что вам посоветовать.

— Я говорю об английской таможне, милорд! — сказала она, сверкая глазами.

— О, это абсолютно лишнее! Я ведь говорил не о том, что контрабандой ввез ее в страну, я просто тайно вывез собаку из Балукистана.

Она сказала дрожащим от возмущения голосом:

— Даже если и так, вы не имеете права выпускать диких собак гулять по парку, и я доложу об этом соответствующим властям, предупреждаю вас, милорд!

— Дорогая мэм, мне нет никакого дела до того, что вы собираетесь выставить себя на посмешище. Могу добавить, что я вообще не понимаю, какое вам до всего этого дело. Вы сообщили мне, что собака на вас не нападала, чему я охотно верю. Вы также сообщили мне, что явились в мой дом, потому что вам стало ясно, что эти господа — вы обозвали их низкопоклонниками — готовы были разрешить собаке порвать всех гуляющих в парке, чему я не верю! Оказывается, вы просто суетесь не в свое дело! Если бы меня спросили, что я думаю ею поводу этого инцидента, я был бы обязан признать, что эти люди пришли, совершенно законно, сообщить мне о безобразиях моей собаки и потребовать ее усмирить. Но раз они, непонятно почему, пришли с такой навязчивой и не имеющей отношения к делу особой, у которой недостает ни воспитания, ни разума и которая взялась выполнять их обязанности, значит, им самим не под силу изложить мне свою жалобу.

Он бросил взгляд на открытую дверь, где стоял Уикен с каменным лицом.

— Будь добр, проводи даму! — сказал он. — И пригласи ко мне мистера Тревора!

Эта блестящая речь, которую Фредерика выслушала с трепетом, а служители парка — с одобрением, заставила остролицую даму возмущенно закудахтать. Никогда, за всю жизнь, ее так не оскорбляли, попыталась она внушить его светлости. Но лорд, потеряв к ней всякий интерес, уже открывал свою табакерку, а Уикен, прерывая ее невнятное бормотание, сказал голосом, лишенным какого бы то ни было чувства:

— Прошу, мадам.

Остролицая лама покинула комнату с красными пятнами на щеках. Никто, и менее всех Уикен, не был удивлен ее бесславной капитуляцией, а младший из служителей позже признался старшему, что считает, что тому, кто хочет заткнуть такую старую ведьму, нужен надежный тыл.