– Растлитель девушек, – сказал Кулак. – Убийца. Насильник. Американское правосудие для тебя слишком мягко. Это великая страна, но слишком добрая. Американцы говорят убийцам «спасибо» и «пожалуйста», позволяют им разгуливать на свободе, если преступление недоказуемо по закону. Из-за тебя погибла Саша. Теперь ты убил девушку, а полиция не может даже запереть тебя в тюрьму.

Ван Зандт замотал головой, всхлипывая и задыхаясь.

– Нет. Нет. Нет. Это не я… это случайность… я не виноват…

Боль пульсировала пронзительными, раскаленными вспышками, слова рвались с губ неразборчивыми сгустками звуков.

– Лжешь, мразь! – отрезал Кулак. – Я знаю про окровавленную рубаху. Ты пытался изнасиловать ту девушку, как изнасиловал Сашу.

Он добавил еще какое-то русское ругательство, кивнул своим разбойникам, и они взяли в руки тонкие железные прутья. Кулак отошел в сторону и стал хладнокровно смотреть, как они избивают Ван Зандта. Били по очереди, методично. Время от времени Кулак отдавал распоряжения – по-английски, чтобы Ван Зандт тоже понимал.

Бить по голове запрещалось. Кулак хотел, чтоб он был в сознании, все слышал, чувствовал боль. Убивать его тоже пока не собирались: он не заслужил легкой смерти.

Ван Зандт пробовал умолять, объяснять, оправдываться. Он не виноват, что Саша покончила с собой. Он не виноват, что Джилл Морон задохнулась. Он никогда не прибегал к насилию с женщинами…

Кулак шагнул на брезент и пнул его ногой в лицо. Ван Зандт подавился собственной кровью, закашлялся, заерзал.

– Меня тошнит от твоих оправданий, – сказал Кулак. – В твоем мире, очевидно, никто не отвечает ни за один свой поступок. А в моем – мужчина платит за свои грехи.

Он докурил сигарету, ожидая, пока у Ван Зандта перестанет кровить рот, затем запечатал ему губы несколькими слоями клейкой ленты. Еще ему обмотали лентой перебитые ноги и в таком виде швырнули в багажник «Шевроле», арендованного Лориндой Карлтон.

Последнее, что он видел, – Алексей Кулак нагнулся и плюнул ему в лицо. Потом багажник закрыли. Перед глазами Томаса Ван Зандта все померкло, и началось жуткое ожидание.

Весь вечер на моих глазах толпы народа входили и выходили из клуба, но Томас Ван Зандт так и не показался. Я слышала, как какая-то женщина спросила о нем у бармена, и подумала, что это, наверное, и есть Лоринда Карлтон: хорошо за сорок, и вид как у Шер, только сильно потасканной. Если это она, значит, Ван Зандт позвонил ей и пригласил поужинать. Вот только самого Ван Зандта почему-то нет.

Около одиннадцати пришла Ирина с подружками. Золушки на прогулке – как раз вовремя, чтоб успеть потратить пять долларов на выпивку и пококетничать с игроками в поло, покуда кареты не превратились в тыквы и не пришла пора возвращаться в съемные комнатки или в каморки при конюшнях.

Ближе к полуночи мистер Бейсбол решил попытать счастья еще раз.

– Последнее приглашение к роману!

Победительная улыбка, поднятые брови…

– Что? – изобразила изумление я. – Вы здесь весь вечер, и ни одной прелестницы на шее?

– Я берег себя для вас.

– Я же вам все о себе сказала.

– И только разожгли мое любопытство. Я хотел бы узнать вас ближе.

– Ты хотел бы смыться поскорее, козел, – процедил Лэндри, подходя вплотную к нему и предъявляя жетон.

Мистер Бейсбол воззрился на меня.

Я пожала плечами:

– Говорила ведь, от меня одни неприятности.

– Она тебя живьем съест, парень, – улыбаясь, как акула, заметил Лэндри. – В плохом смысле слова.

Бейсболист с явным неудовольствием ретировался.

– Это что такое? – раздраженно бросил Лэндри, усаживаясь за столик.

– Девушке надо как-то развлекаться.

– Значит, Ван Зандта побоку?

– Я бы сказала, что это он меня бросил. И я сижу здесь, как дурочка. Дуган собак спустил?

– Пять минут назад. Он на вас поставил, а это уже что-то.

– Никогда не ставьте на темную лошадку, – посоветовала я. – В девяти случаях из десяти придется порвать билетик.

– Но в одном из десяти отыграете все, – парировал он.

– Дуган, по-моему, на игрока не похож.

– Какое вам дело до Дугана?

Мне не хотелось сознаваться, что для меня важно хоть отчасти вернуть авторитет, которого я лишилась, когда ушла из полиции. И что хочу утереть нос Армеджану. Было у меня неуютное чувство, что говорить ничего не нужно. Лэндри смотрел глубже, чем я сама позволила бы.

– Вы довольно дерзко Ван Зандта сюда пригласили, – напомнил Лэндри. – Возможно, вот и расплата. Что он сказал, когда вы спросили, свободен ли он?

– Сказал, что ему нужно закончить одно дельце. Наверно, выбросить куда-нибудь труп Эрин Сибрайт.

– Я видел Лоринду Карлтон, когда входил сюда.

– Она, очевидно, тоже чувствует себя брошенной? – спросила я. – Эта та, у которой перо за ухом и длинная грива, переброшенная через плечо, как у дорожной проститутки?

Он невольно улыбнулся:

– М-да… Лихо вы ее.

– Женщина, которой хватает глупости сходить с ума по Ван Зандту, моего уважения недостойна.

– Полностью с вами согласен, – кивнул Лэндри. – А у этой глупости в избытке. Спорю на сто долларов, она видела ту окровавленную рубаху; может, даже помогла Ван Зандту избавиться от нее, но по-прежнему считает его принцем.

– Вы ее допрашивали?

Лэндри фыркнул.

– Она заявила, что девять-один-один ни за что не стала бы набирать, если б дежурил я. По ее мнению, я злой. Сказать ей нечего. Но я не думаю, чтобы сюда она пришла ловить мужиков. По-моему, в ее представлении хороший вечер – это когда жгут благовония и читают вслух плохие стихи.

– Она спрашивала бармена, не видел ли тот Ван Зандта, – сказала я.

– Значит, пришла в расчете на то, что он тоже здесь. Видите? Не так уж вы и рисковали.

Бар уже закрывался, официанты ставили стулья на столы, убирали посуду. Я медленно встала, с трудом распрямив ноющую от приключений последних дней спину, и бросила на стол десятку для официантки.

Лэндри поднял бровь:

– Щедро вы.

Я пожала плечами:

– У нее собачья работа, а у меня есть некий капиталец.

Мы вышли на улицу вместе. Охранники уже ушли; автомобиль Лэндри стоял против моего на краю стоянки.

– Не знаю ни одного полицейского с капиталом, – сказал он.

– Не придавайте значения, Лэндри. И потом, раз уж вам так нравится мне об этом напоминать, я больше не полицейский.

– У вас просто нет жетона, – уточнил он.

– Я обольщаюсь или это действительно был завуалированный комплимент?

– Не придавайте значения, Эстес, – с легкой улыбкой ответил Лэндри.

– Хорошо, отреагирую как леди. Благодарю вас.

– Почему вы пошли работать в полицию? – спросил он. – Вы ведь могли стать кем угодно или вообще ничего не делать.

Я оглянулась по сторонам, будто раздумывая, как лучше ответить. Ночь выдалась душная, влажная, луна висела на небе, окруженная белым туманным ореолом. Воздух наполняли запахи листьев, земли и экзотических цветов.

– Последователь Фрейда зевнул бы и сказал, что мой выбор – явный бунт против отца.

– И был бы прав?

Я пожала плечами:

– Да, но только не так все просто. Пока я росла, мой отец на моих глазах гнул Фемиду во все стороны, как куклу Барби, и продавал ее тому, кто больше заплатит. Я решила, что кто-то должен поддержать вторую чашу весов, попытаться выровнять положение…

– Тогда почему вы не пошли в прокуроры?

– В этой работе слишком много формальностей. Слишком много политических игр. Может, вы еще не догадались, но дипломатия и подхалимаж к моим талантам не относятся. И потом, прокурорам не достается таких тонких удовольствий, как покушения на жизнь, отстрелы и избиения.

Он не засмеялся, но посмотрел на меня так, что я почувствовала себя голой.

– Эстес, вы та еще штучка, – пробормотал он.

– Ага, я такая.

Я имела в виду совсем не то, что он. За эту сумасшедшую неделю я вообще перестала понимать, какая я. Мне казалось, будто я вылупляюсь из кокона, не вполне осознавая, какие метаморфозы произошли со мною внутри.