Мы стояли и смотрели, как Шон работает с конем, и я понимала, что Ван Зандт сейчас меньше всего думает о статях животного. У него окончательно испортилось настроение. Он, скорее всего, думал, какой урон нанесен его репутации, как Ирина (а может быть, и я) разболтает историю о Саше по всему Уэллингтону и он растеряет клиентов. А может, просто мечтал, как будет душить Ирину голыми руками и ее шейные позвонки будут трещать, подобно сухим прутикам. Ирина сидела на балконе, курила, перекинув длинную стройную ногу через подлокотник плетеного кресла, и ни на минуту не сводила злобного взгляда с Ван Зандта.

Мои же мысли текли в ином направлении. Интересно, не решил ли Томас Ван Зандт, что Эрин Сибрайт должна с радостью принять его ухаживания? И не захотел ли «поставить ее на место», когда она отказалась? Может быть, Эрин бросила Чеда, потому что какой-нибудь Ван Зандт или другой ему подобный наобещал ей с три короба, а потом подло нарушил свое слово? И если так, то какова во всем этом роль Брюса Сибрайта?

Под определение примерной дочери Эрин не подходила, и теперь она не мозолила отчиму глаза. Если окажется, что она погибла, будет ли его хоть минуту мучить совесть? А если она не появится вовсе, сочтет ли он хоть на минуту, что отвечает за нее? Или просто порадуется хорошо сделанному делу?

Еще я вспомнила о собственном отце. Интересно, испытал бы он облегчение, если б его неблагодарная дочь просто взяла да исчезла? Вероятно. Я постоянно перечила ему во всем, не соглашалась ни с единым его словом. Я плюнула ему в душу, избрав своей профессией борьбу с теми, кого он защищал в суде, с теми, кто обеспечивал ему ту жизнь, которой в детстве жила и я. А может, я и впрямь для него исчезла? Сколько уже лет мы не виделись и не общались… Насколько я знаю, для него я просто перестала существовать.

Но папа по крайней мере не бросил меня на произвол судьбы. Это было целиком и полностью мое решение, и осуществляла я его сама. А Эрин Сибрайт? Если Брюс свел ее с Треем Хьюзом, а Хьюз устроил ее к Джейду, а через Джейда к ней получил доступ Ван Зандт, девушка никак не могла повлиять на свою участь. По иронии судьбы, сама она, наоборот, полагала, что обрела независимость и управляет собственной жизнью… Как бы то ни было, чем дольше она не объявлялась, тем меньше оставалось шансов на то, что она выйдет из этой передряги живой.

К тому времени, как Шон закончил демонстрировать возможности Тино, пришел его тренер, и мне осталось лишь проводить Ван Зандта до машины.

– Как думаете, ваш покупатель из Вирджинии заинтересуется? – спросила я.

– Лоринда Карлтон? – он небрежно повел плечом. – Как я скажу, так она и поступит. Наездница она неважная, но у нее сто тысяч долларов на булавки. Мне остается лишь убедить ее, что этот конь – ее судьба и после все будут жить долго и счастливо.

Кроме женщины, купившей лошадь, с которой она не сможет управиться. Тогда Ван Зандт убедит ее продать эту и купить другую. На обеих сделках он прилично заработает, а дальше все пойдет по кругу.

– Вам бы не открывать мне секретов ремесла, – заметила я. – Этак вы меня окончательно разочаруете.

– Вы очень умная женщина, Элль. Вы знаете, что почем в нашем деле. Это тяжелый хлеб. Люди не всегда ведут себя порядочно. Однако о своих клиентах я забочусь. Я с ними честен и рассчитываю на ответную честность. Лоринда мне доверяет. Когда на сезон я приезжаю сюда, она пускает меня в свой городской дом. Видите, как благодарны мне мои друзья?

– Не то слово, – сухо произнесла я.

Ван Зандт не заметил моей иронии – или сделал вид, что не заметил.

– Вы еще увидите, Элль Стивенс, я все для вас сделаю, – заявил он, гордо выпрямившись. – Я сделаю вас чемпионкой. И вы поймете, что я за человек.

Последняя фраза совершенно неожиданно оказалась чистой правдой.

Джилл Морон стояла перед дешевым зеркалом в полный рост, в одних узеньких трусиках-стрингах, кружевном черном лифчике и макияже. Она поворачивалась то так, то этак, принимая разные позы: cтыдливую, игривую, обольстительную. Обольстительная понравилась ей больше всего – она очень шла к лифчику.

Лифчик был мал на пару размеров, врезался в бока, но зато делал чуть больше малозаметные груди, что, по мнению Джилл, было хорошо. Они выпирали из чашек лифчика, будто у моделей «Плейбоя». Джилл легко представляла себе, как Джейд зарывается лицом в ее бюст.

Трусики тоже были маловаты. Тоненькие тесемки впивались в жирные бедра. Пышная растительность на лобке торчала во все стороны из-под черного кружевного треугольничка. Джилл изогнулась и посмотрела на свой голый зад – белый, широкий, весь в ямочках. Ей не понравилось, как забивается между ягодиц узкая полоска трусов, но она решила, что к этому надо привыкать. Стринги – это сексуально. Мужики западают на стринги. Жаль только, что эта стерва Эрин такая костлявая. Будь трусы нормального человеческого размера, может, не было бы так неудобно.

А впрочем, ладно. Бесплатно же! Да и потом, Джилл почему-то заводило то, что белье чужое. Она заняла место Эрин – в конюшне, в жизни вообще. Эрин больше нет, и теперь Джилл Морон будет королевой! Но все же по-прежнему в тени Пэрис Монтгомери. Этой сучки.

Вспомнив о Пэрис, Джилл нахмурилась. Пэрис она ненавидела. Ненавидела ее улыбку, ее большие глаза, ее светлые волосы. Ненавидела даже сильней, чем Эрин. Вместе они были как две первые школьные красавицы: слишком крутые для дружбы с простушками вроде Джилл, со своими тайными шуточками и паскудными взглядами. Теперь по крайней мере одну терпеть уже не надо. Но остается Пэрис.

Мужики из-за Пэрис с ума сходят. Она вертит ими как хочет. И никто как будто не замечает, что она просто дура. Думают, она интересная, умная и милая! Никакая она не милая! Когда рядом нет какого-нибудь мужика, она властная, стервозная и подлая. Вечно со своими гадкими шуточками: дескать, Джилл слишком много ест, Джилл надо делать зарядку, Джилл не умеет одеваться со вкусом…

Она оглядела себя в зеркале с головы до пят – и вдруг увидела ровно то, что видела Пэрис Монтгомери. Не обольстительную женщину в сексуальном белье, а бесформенную толстуху с маленькими поросячьими глазками и кислым, унылым ртом. Заплывшие жиром плечи, толстые ноги; тело, которое она так ненавидела, что часто мечтала, как возьмет нож и отхватит лишние куски. Жалкое и уродливое, в краденом, тесном не по размеру белье…

Из глаз у Джилл потекли слезы, лицо пошло красными пятнами. Не виновата она, что толстая! Мать не следила за нею в детстве, так что ж теперь делать, если она уже привыкла питаться неправильно? И что спортом не занимается, тоже не виновата. К концу дня она ужасно устает, хоть эта стерва Пэрис вечно упрекает ее в недостаточном старании.

А какой смысл ради Пэрис стараться? Пэрис лишний раз не похвалит, да и не приплатит, так что, если Джилл делает меньше, чем ей нужно, это не ее вина, а Пэрис. И еще она не виновата, если нет у нее красивых тряпок. Она на них не зарабатывает. Чтобы добыть хорошую вещь, приходится воровать из магазина. А она достойна не меньшего, чем иные прочие – даже большего, учитывая, как злы к ней люди!

«Ну ничего, я еще покажу Пэрис Монтгомери, – думала Джилл, роясь в куче сваленных на незастеленную кровать тряпок. – Я еще займу место Пэрис Монтгомери, как заняла место Эрин!»

Джилл всегда считала, что наездницей она может быть не хуже Пэрис, вот только пусть ей дадут шанс. У нее никогда не было хорошей лошади, в этом все дело. Отец купил ей эту дешевую клячу Аппалузу. Чего на ней добьешься? Как-то Джилл написала брату матери – вдруг он купит ей настоящую скаковую лошадь? Отказать не должен, он богатый. Что ему какие-то семьдесят-восемьдесят тысяч долларов? Но ответа так и не дождалась. Скупердяй несчастный!

Она и ему тоже покажет. Она всем покажет. Разбогатеет, будет работать с самыми лучшими лошадьми, поедет на Олимпиаду. Все давно обдумано. Только нужна передышка, и она уже знает, как ее добиться.