Каждый бугорок, холм, гора и каждая вершина в горной цепи, точно так же, как и каждая речка, лощина и равнина, имеют свое название. В самом деле, каждая черта и каждая часть страны так точно различается соответствующим ей названием, что понадобилась бы целая жизнь, чтобы разобраться в их значении. Не недостаток, а слишком большое изобилие названий вводит путешественника в заблуждение, и, кроме того, выражения, употребляемые африканцами, так разнообразны, что самые большие ученые вряд ли поймут, о чем идет речь. Хотя мы и уклоняемся немного от темы, о том внимании, которое старшины уделяют сельскому хозяйству, все же, коснувшись богатства языка, хочется упомянуть о том, что мы слышали около 20 слов, обозначающих различные походки. Ходят, наклоняясь вперед или назад, качаясь из стороны в сторону, лениво или бодро, с важным видом, махая руками или только одной рукой, держа голову вверх или вниз, или еще как-нибудь. Каждый вид походки обозначается особым глаголом; а для обозначения всяких разновидностей дураков употребляется столько слов, что мы даже не пытались сосчитать.

Моффет перевел всю библию на язык бечуан и в течение последних 44 лет старательно изучал этот язык. Хотя он знает его намного лучше любого из туземцев, воспитывавшихся на миссионерской станции в Курумане, он, однако, считает, что все еще не владеет им в совершенстве. Все же, несмотря на то что этот язык так богат выражениями, в которых мы не испытываем особой нужды, в нем очень мало терминов для выражения отвлеченных понятий, например для описания умственной деятельности.

Наш третий дневной переход закончился днем в деревне Чинанга, на берегу одного из притоков реки Луангвы 27сентября 1863 г. В нескольких милях оттуда на равнине стоит огромная, в тысячу футов высотою, округленная гранитная масса, называемая Ньомберуме. Она отличается тем, что на ней очень мало растительности. Около нее стоит еще несколько других гранитных гор, которые, подобно большей части высот этой страны, украшены деревьями, а далеко на севере виднеется громада синих гор.

Люди никак не могли избавиться от того болезненного состояния, которое появилось у них в результате влияния резких ветров. Некоторые с тех пор, когда мы поднялись на возвышенность, были не в состоянии нести тяжести. Одного мы потеряли, а другой был так болен, что вызывал сильное беспокойство. Пока мы ждали в этой деревне, которая была такой старой, что кишела паразитами, всем стало еще хуже. Наши европейские съестные припасы кончились, а туземная мука, хотя и мелко перемолотая, содержит так много острых частиц, что снова вызвала у нас дизентерию, от которой мы так сильно страдали в мае. Мы с трудом доставали пищу для людей. Старшина деревни Чинанга в настоящее время совершал набег на какой-то народ, живущий далее к северу, чтобы доставить невольников купцам, которых ожидали на невольничьем тракте, только что нами покинутом. Говорили, что, прогнав население, он жил в настоящее время в их деревне и ел их хлеб. Побежденное племя купило так называемый мир, подарив ему трех женщин.

Такое положение вещей давало нам очень маленькую надежду на то, что мы сможем достать дальше в этом направлении больше продуктов, чем мы раздобыли здесь с таким трудом и по чудовищным ценам. Но если бы у нас было время, то ни недостаток в пище, ни дизентерия и ни война за невольников не помешали бы нам обойти вокруг озера в каком-нибудь другом направлении. Но мы получили приказ из министерства иностранных дел отвести «Пионера» в море еще в прошлом апреле. Выдача жалованья всему находящемуся на нем экипажу должна была «так или иначе быть прекращена с 31 декабря». Депеша из министерства иностранных дел, открыто посланная губернатору мыса Доброй Надежды, по-видимому, тем же свободным и легким путем была отправлена и дальше, к месту своего назначения, так как священник, находящийся при новом епископе, совершенно открыто в Келимане обращал внимание значительного числа португальцев, д-ра Кэрка и Чарльза Ливингстона на ее различные пункты и в особенности на то обстоятельство, что совершенно не упоминалось о «Леди Ньяса».

Когда команда «Пионера» узнала, что если мы останемся на реке после декабря, им не будет выплачиваться жалованье, то это сильно повлияло на состояние здоровья, в особенности больных дизентерией. Нам сказали, что мы находимся всего в десяти днях пути от озера Бемба. Мы могли бы рискнуть, надеясь на позднее повышение воды в реке. Одного месяца или 6 недель хватило бы нам для совершения географического подвига, – но время дождей приближалось. Разные люди предупреждали нас, что дожди на носу и что тогда мы будем окружены болотами и не сможем продолжать путь. Разлив реки может быть ранним или таким незначительным, что у «Пионера» была бы только один раз возможность спуститься к морю. Макололо тоже упали духом из-за болезни и недостатка в питании и, естественно, стремились поспеть вернуться на свои поля к посеву. В довершение всего еще прибавилось чувство долга. Мы понимали, что поступили бы нечестно по отношению к правительству, если бы из-за какой-нибудь мелочи стали рисковать задерживать «Пионер» еще год на реке; поэтому мы решили вернуться. И хотя потом было очень досадно сидеть на корабле целых два месяца в ожидании разлива, который, мы надеялись, начнется сразу же после нашего прибытия, но наше огорчение уменьшалось сознанием того, что в этом отношении мы поступили честно.

В ночь на 29 сентября к месту, где мы расположились на ночлег, пришел вор и украл ногу козы. Когда мы пожаловались заместителю старшины, он сказал, что вор убежал, но что его поймают. Он хотел уплатить штраф и предлагал взамен курицу и яйца. Но так как мы желали, чтобы наказан был только вор, то посоветовали найти его и наложить на него штраф. Макололо считали, что лучше взять курицу, так как тогда вору действительно не уйти от наказания. Уладив это дело, в последний день сентября мы тронулись в обратный путь. На то, чтобы добраться до судна, у нас оставалось как раз столько времени, сколько у нас ушло, чтобы дойти до этого места; а второй раз идти тем же путем не очень интересно.

По пути на северо-запад мы встретили очень веселую старушку, которая, когда мы проходили, энергично работала у себя в огороде. Когда-то она была красивой, но теперь ее седые волосы составляли резкий контраст с темным цветом ее лица. Она, по-видимому, наслаждалась своей бодрой здоровой старостью. Она приветствовала нас в таком тоне, который в другом месте был бы назван «хорошим обращением», и, очевидно, сознавая, что заслуживает эпитета «черной, но милой», отвечала каждому из нас сердечным «да, дитя мое». Другая женщина, с материнским видом сидевшая у колодца, начала разговор словами: «Вы собираетесь навестить Муази и пришли издалека, не правда ли?» Но вообще женщины никогда не заговаривают с чужими, если к ним не обращаются, поэтому все, что бы они ни говорили, привлекает внимание.

Муази один раз подарил нам корзину зерна. Когда мы намекнули, что у нас нет жены, которая могла бы смолоть зерно, его полногрудая супруга с плутовской веселостью вмешалась и сказала: «Я смелю его для вас. Брошу Муази и пойду с вами, чтобы готовить для вас в стране заходящего солнца».

Женщины, как правило, скромны и ведут себя сдержанно. Не будучи обременены работой, они очень трудолюбивы. Зерновые посевы требуют ухода в течение восьми месяцев. Когда урожай убран, требуется немало труда, чтобы превратить его в пищу в виде каши или пива. Зерна толкутся в большой деревянной ступе, похожей на древнеегипетскую, пестом шести футов длины и около четырех дюймов толщины. Толкут сразу в одной ступе две или даже три женщины. Каждая женщина, прежде чем ударить пестом, подскакивает, чтобы придать большую силу удару. Они точно выдерживают такт, так что в ступе никогда не бывает двух пестов в одну и ту же минуту. Мерное постукивание и энергично работающие женщины – явления, неразлучно связанные с каждым зажиточным африканским селением. Под действием этих ударов, с помощью небольшого количества воды, жесткая наружная шелуха отделяется от зерна, и тогда оно готово к тому, чтобы быть смолотым на жерновах.