Когда мы оглянулись на южный конец озера Ньяса, то нашли, что рукав его, из которого вытекает Шире, был длиной около 30 миль и шириной от 10 до 12 миль. Другой рукав, огибающий мыс Мэклер по направлению к юго-западу, простирался на 18 миль к югу и был шириной от 6 до 12 миль. Эти рукава придают южной части вид вилки, и с помощью небольшой доли воображения ее можно сравнить с «итальянским сапогом». Самая узкая часть, около «лодыжки», имеет ширину от 18 до 20 миль. Отсюда она расширяется к северу и в своей верхней трети или четверти имеет ширину в 50–60 миль. Длина ее свыше 200 миль. Она направляется почти точно с севера на юг.
Никакого изгиба к западу, обозначенного на всех прежних картах, нельзя было обнаружить ни при помощи компаса, ни хронометра, хотя часы, которыми мы пользовались, были превосходны. Время года было очень неблагоприятное. Дым, наполнявший воздух непроницаемой мглой, и бури, сопровождающие равноденствие, не дали нам возможности попасть в восточную часть. Когда мы увидели солнце, восходящее из-за гор на востоке, мы сделали чертежи и занесли их координаты при различных широтах, что дало нам возможность приблизительно определить ширину озера. Наши вычисления совпадали с показаниями туземцев, которые пересекали озеро в различных местах, например у Цен-га и Моламба. В начале верхней трети озеро можно пересечь, воспользовавшись островом Чизумара, что в переводе с туземного языка означает «конец»; дальше к северу туземцы обходят конец озера, хотя на это уходит еще несколько дней.
Озеро казалось окруженным горами, но позднее было обнаружено, что эти красивые высоты, покрытые деревьями, были на западе лишь краями высоких плоскогорий. Подобно всем узким водным пространствам, окруженным плоскогорьями, там часто бывают неожиданные и сильные штормы. Мы были там в сентябре и октябре, – возможно, самые штормовые месяцы года, – и нашему продвижению постоянно мешали бури. Иногда при легком ветерке без какого-либо предупреждения раздавался гул приближающейся бури. Вслед за этим гулом появлялись огромные волны, с шумом накатывающиеся одна на другую. Однажды утром мы оказались среди разбушевавшихся волн и не могли двинуться ни вперед, ни назад, и нам пришлось бросить якорь в миле от берега на глубине семи морских саженей. Если бы мы попытались подплыть к берегу, неистовый прибой расщепил бы наше легкое судно. Устрашающие волны накатывались по три сразу; их гребни рассыпались в миллионы брызг. После каждого третьего вала наступало короткое затишье. Если бы хоть одна из этих белогривых волн ударила по нашему легкому судну, ничто бы нас не могло спасти, потому что они наступали с непреоборимой силой, бежали от берега к берегу и пенились по обеим сторонам от нас, но нам удалось избежать катастрофы.
В течение шести томительных часов мы выдерживали натиск этих ужасных тройных ударов, каждый из которых мог положить конец нашей экспедиции. Низкая темная туча странной формы медленно отделилась от гор и повисла прямо над нашими головами на долгое время. Стая козодоев (Cometornis vexillarius), которые вылетают днем только во время шторма, парила над нами, как злые духи. Наши черные матросы страдали морской болезнью, не могли ни сидеть, ни управлять судном. Туземцы и наш сухопутный отряд стояли на высоких скалах, смотрели на нас и каждый раз, когда казалось, что волны готовы нас поглотить, восклицали: «Они погибли! Их уже нет в живых». Когда, наконец, буря утихла и мы благополучно добрались до берега, они нас тепло приветствовали, как после долгого отсутствия. С этого времени мы стали безгранично доверять мнению нашего матроса Джона Нейла. Он был рыбаком на берегах Ирландии и хорошо знал, что представляет собой плавание у бурных берегов. Следуя его совету, мы часто просиживали на берегу целыми днями в ожидании того, чтобы утихло волнение. Ему никогда не приходилось видеть таких волн раньше.
Каждую ночь мы втаскивали лодку на берег, чтобы ее не затопило, и если бы не верили в то, что бури являются особенностью одного из времен года, мы назвали бы Ньясу «Озером бурь».
С запада Ньяса не принимает крупных рек. Те пять рек, которые мы видели по дороге, впадая в озеро, казалось, не давали в это время года такого количества воды, которое забирала Шире. Ширина их была от 15 до 30 ярдов, и некоторые были настолько глубоки, что их нельзя было перейти вброд; но, вероятно, испарение было очень значительным. Возможно, что этих рек вместе с горными такого же примерно размера на востоке и севере, когда в них прибавляется воды после дождей, достаточно для подъема воды в озере без наличия другой большой реки. Туземцы, живущие поблизости северной части, отрицали существование там большой реки, хотя одно время наличие ее казалось необходимым, чтобы объяснить постоянное полноводие Шире.
Отчетливые белые следы на скалах показывают, что в течение некоторого времени во время дождей вода в озере находится на уровне 3 футов выше той точки, до которой она спадает к концу засушливого времени года. Дожди здесь начинаются в ноябре, а подъем Шире происходит не раньше января. Западная часть озера Ньяса, за исключением большой гавани к западу от мыса Мэклер, как мы уже говорили раньше, представляет собой ряд маленьких бухт примерно одинаковой формы. Каждая из них имеет открытую песчаную полосу и покрытый галькой берег; они отделены друг от друга скалистым мысом с отдельными скалами, выступающими в озеро. Большой залив на юго-западе, упомянутый выше, мог стать прекрасной гаванью, единственной действительно хорошей гаванью, которую мы видели на западе.
Местность, непосредственно примыкающая к озеру, низменна и плодородна, хотя местами она покрыта болотами и потому изобилует стаями уток, гусей, цапель, журавлей и других птиц.
В южной части иногда попадаются роскошные долины протяженностью в 10–12 миль, окаймленные, по-видимому, высокими рядами холмов, покрытых густым лесом, идущих почти параллельно озеру. К северу горы становятся выше и представляют собой прекрасное зрелище. Горные цепи, возвышаясь одна над другой, постепенно закрывают горизонт. Дальше на север долина становится уже и в том месте, где мы повернули, совсем исчезает. В этом месте горы отвесно поднимаются прямо из озера, образуя северо-восточную границу той местности, которую нам описывали как обширное плоскогорье, вполне пригодное для пастбищ и земледелия; теперь оно только частично заселено племенем зулусов, которые пришли с юга несколько лет назад. Этому народу принадлежат большие стада скота; зулусы все время завоевывают другие племена.
Никогда ранее мы не видели в Африке такой густонаселенной местности, как берега озера Ньяса. В южной части деревни шли почти непрерывной цепью. На берегу почти каждого маленького песчаного залива стояли толпы чернокожих, глазеющих на необычное для них зрелище – лодки под парусом; и в каком бы месте мы ни сходили на берег, нас тотчас же окружали сотни мужчин, женщин и детей, спешивших поглядеть на «чиромбо» (диких зверей). Смотреть, как едят эти «звери», было для них огромным развлечением; львы и обезьяны Зоологического общества никогда не привлекали столько зрителей. Действительно, нас можно было сравнить с бегемотами, когда они впервые прибыли на берега Темзы.
Изумленные толпы собирались вокруг нас во время нашей еды, образуя плотную стену из темных тел, наблюдающих за нами с глубочайшим интересом; они добродушно удерживали друг друга и не переступали той черты, которую мы провели на песке, отгородившись от них во время обеда, и не мешали нам. В общем, они были вежливы. Дважды они осмелились приподнять край нашего паруса, который мы использовали для палатки, так же, как это обычно делают у нас мальчишки, раздвигая занавеси странствующего зверинца. Они действительно называли нас «чиромбо», как они называют только тех диких зверей, которых можно есть, но они не думали, что мы понимали значение этого слова. С нас не брали никаких штрафов и не требовали никаких сборов. Лишь в одной деревне с нами были дерзки, но и то потому, что они были «в приподнятом настроении», напившись пива. Они обрабатывают довольно обширные поля и выращивают много риса, сладкого картофеля, кукурузы, мапиры и проса.
