К этому времени мы оказались в местах, где изобилуют львы, и наши люди стали более тщательно устраивать наш лагерь на ночь. Белых людей они помещают в центре лагеря, как привыкли делать это в отношении вождей; Каньята, его люди и два осла располагаются справа от нас; отряд Туба Мокоро, состоящий из уроженцев башубиа, помещается впереди; Масакаса и люди Сининьяне из племени батока – слева, а сзади разводят свои огни шесть человек из Тете. При расположении своих костров они следят за тем, чтобы дым их не доносился ветром нам в лицо. Как только мы останавливаемся, они выбирают место для нас, а потом располагаются сами в обычном порядке и складывают свои грузы. Люди попеременно нарезают сухой травы и устраивают для нас из нее постели, причем или выбирают для них ровное место или выравнивают его мотыгой. Затем те, в обязанности которых входит нести наши постельные принадлежности, приносят наши ковры и подушки и кладут три ковра в ряд на траве: в середине – для д-ра Ливингстона, справа для д-ра Кэрка и слева – для Чарльза Ливингстона. У изголовья аккуратно кладутся наши чемоданы, винтовки и револьверы, а у наших ног разводится огонь. У нас нет ни палатки, ни каких-либо других покровов, кроме ветвей дерева, если нам случалось лечь под деревом. Листья и ветки дерева образуют очень красивый рисунок на фоне покрытого звездами и освещенного луною неба.

Звезды первой величины имеют названия, заключающие одно и то же понятие в очень многих странах. Венеру здесь при ее восходе вечером называют Нтанда – старшая или перворожденная, – а в другое время – Манджика, что значит «перворожденная утра»; ее блеск, когда она сияет одна, настолько силен, что она бросает тени. Сириус здесь называют Куэуа Усико – «ведущий ночь», так как считается, что он ведет за собою всю ночь. Насколько нам известно, луне в этих местах злого влияния не приписывается. Мы лежали и смотрели на нее до тех пор, пока сладкий сон не смежит наши веки, и это не приносило нам никакого вреда. Четыре или пять наших людей заболели в Тете лунной слепотой, хотя и не спали там под открытым небом. Они были настолько слепы, что товарищи должны были подносить их руку к общему котлу за едой. У них на родине это заболевание неизвестно. Когда наши потомки узнают, что именно, кроме запаха гнили, вызывает лихорадку и что, кроме луны, вызывает лунный удар, они будут испытывать к нам сожаление по поводу нашей тупости.

Наши люди нарезали для себя травы очень немного. Они спят в фумбах, или спальных мешках из пальмовых листьев 6 футов длины и четырех ширины, зашитых с трех сторон; одна сторона оставляется открытой. Ими пользуются для защиты от холода, сырости и москитов. Влезают в них так, как это делали бы мы, если бы одеяло было прибито к изголовью, ногам и одной стороне кровати. Когда они заберутся в свои фумбы, у костров ничего не видно, кроме мешков. Иногда двое людей спят в одном мешке, который оказывается тогда набитым очень плотно.

Матонга, один из наших людей, вызвался всегда заботиться о нашем костре; за свои услуги, как здесь принято, он должен получать головы и шеи всех убитых нами животных. Таким образом, кроме тех дней, когда не удается застрелить ничего, кроме цесарок, он имеет обильную пищу. Он терпеливо переносит нашу «дичную» диету в течение нескольких дней, но потом, если мы все еще не убиваем никакого крупного животного, приходит к нам и принимается увещевать нас так же серьезно, как он увещевал льва, польстившегося на наше буйволовое мясо: «Морена, господин мой, голодный человек не может наполнить свой желудок головой птицы; из-за отсутствия мяса голод его убивает, и скоро он не будет в состоянии, от слабости, носить дрова для костра; ему необходимо дать целую птицу, чтобы спасти его от голодной смерти». Поскольку его требование является разумным, а цесарки водятся здесь в изобилии, то, конечно, его желание выполняется.

Очень хорошо, что во время сухого сезона на Замбези много дичи. Ежедневно прилетают к реке пить собирающиеся в большие стаи цесарки. На ночь они располагаются в ветвях растущих на берегах акаций. За дневной переход мы обычно встречаем две-три стаи, причем птицы оказываются жирными и в хорошем состоянии. В некоторых местах, например в Шупанге, встречается другая порода цесарок с хорошеньким черным хохолком из перьев. Эти птицы гораздо красивее; туземное их название «ханга торе», а натуралисты называют эту породу Numida cristata.

В лагере разводится каждую ночь около дюжины костров. Они поддерживаются до утра людьми, которые время от времени просыпаются от холода. Доставать сухое дерево нетрудно, и оно прекрасно горит. После того как серьезное дело – приготовление пищи и еда – окончено, все садятся вокруг лагерных костров и начинают разговаривать или петь. Каждый вечер кто-нибудь из батока играет на санса до поздней ночи. При этом поются песни, в которых рассказывается о всех их делах с тех пор, как они покинули родину. Время от времени возникает политический спор; при этом льются целые потоки красноречия. Оживляется весь лагерь, люди, сидящие вокруг отдельных костров, начинают перекликаться между собою; некоторые, никогда не говорящие на другие темы, тут вдруг разражаются страстными речами. Неистощимой темой являются недостатки правительственной деятельности вождей. «Мы сами лучше бы собой управляли, – кричат они, – так на что же нам вообще вожди? Ведь они не работают. Вождь жиреет себе, у него много жен, а мы тяжело работаем, голодаем, имеем только по одной жене, а то и вовсе не имеем. Это плохо, несправедливо и неправильно». В ответ на это все громко кричат: «Эхэ!», что равносильно нашему «Слушайте, слушайте!». Затем начальник наших людей, Каньята, и Туба, известный своим громким голосом, начинают распространяться на эту тему: «Вождь – отец народа; разве может существовать народ без отца? Вождя создал бог. Кто говорит, что вождь не мудр? Он мудр; это его дети – дураки». Туба продолжает обычно до тех пор, пока не заставит замолчать своих оппонентов; если его доводы и не всегда основательны, зато голос у него самый громкий, и за ним наверняка останется последнее слово.

Опишем для примера один из наших дней. Мы встаем в пять часов или как только рассветет, выпиваем чашку чая и съедаем кусочек сухаря. Слуги складывают одеяла и укладывают их в мешки, которые они должны нести. Другие привязывают свои фумбы и горшки для стряпни к шестам, на которых они носят поклажу на плечах; повар собирает посуду, и на восходе солнца мы уже трогаемся в путь. Около девяти, если удается найти удобное место, мы останавливаемся для завтрака. В целях экономии времени завтрак обычно приготовляется накануне вечером, и теперь его нужно только разогреть. После завтрака мы снова отправляемся в путь, отдыхаем немного в середине дня, потом снова выступаем в дорогу. Нам удается покрывать в час по прямой 2–2¹/₂ мили, и мы редко находимся действительно в движении больше 5–6 часов в день. В таком жарком климате человек не может пройти больше без утомления, а мы всегда старались, чтобы наше путешествие было для нас удовольствием, а не тяжелым трудом. Лететь на всех парах, погонять своих спутников-туземцев и свирепо глядеть на них только для того, чтобы похвастаться, как быстро было покрыто данное расстояние, – соединение глупости с бессмыслием. Наоборот, если считаться с чувствами чернокожих, любоваться пейзажем, подвигаясь вперед обыкновенным шагом, и разделять со своими товарищами восхитительный отдых, то путешествие делается громадным удовольствием. Однако, хотя мы и не спешили, мы с некоторым удивлением убедились, что утомляем наших людей. Даже начальник нашего отряда, который нес немногим больше, чем мы, и никогда, как это часто делали мы, не охотился в послеполуденные часы, выглядел не лучше своих товарищей. Из нашего опыта можно вывести, по-видимому, заключение, что организм европейца более вынослив, даже в тропиках, чем организм самых сильных, питающихся мясом, африканцев.

После того как лагерь разбит, кто-нибудь из нас, один или вдвоем, больше из необходимости, чем ради удовольствия, – так как для наших людей, как и для нас самих, нужно мясо, – отправляется на охоту. Мы предпочитаем с собой брать кого-нибудь из отряда, чтобы он отнес мясо в лагерь или мог привести других к тому месту, где находится добыча. Однако часто они ворчат и жалуются на утомление, и мы не особенно возражаем против того, чтобы идти одним. Однако из-за этого нам приходится совершать двойной путь, чтобы показать людям, где находится животное. Если оно убито на расстоянии нескольких миль, то ходить два раза туда и обратно довольно утомительно, – особенно в те дни, когда мы отправляемся на охоту вместо отдыха, исключительно для того, чтобы удовлетворить их потребности. Подобно тем, кто совершает добрые дела на родине, усталый охотник испытывает сильное искушение принести мяса только для трех белых и отправить таким образом «ленивых и неблагодарных бедняков» спать без ужина.