«Да, – сказал один старый туземец на другое утро, увидев шелуху, – так всегда бывает в этом месяце, так как это мышиный месяц; надо было сеять в прошлом месяце, когда я это сделал».

Однако моряки посеяли на другой день снова, решив перехитрить мышей, покрыв на этот раз грядки травой. Лук и другие огородные растения, которые разводят здесь португальцы, сажают обычно в начале апреля, чтобы использовать холодное время года; пшеницу немного позже – по той же причине. Если ее посеять в ноябре, т. е. в начале сезона дождей, не получается ничего, кроме соломы, как мы уже говорили. Поскольку в мае дожди почти кончаются, местное население использует для посева участки, которые были затоплены рекой во время разлива. В мокрой земле делают мотыгой ямку, бросают в нее несколько семян и заравнивают ногой. Если не проходят дожди или, ниже по реке, не бывает густых туманов, то воду подносят в глиняных кувшинах и поливают корни пшеницы. Из Тете пшеницу вывозят, как наилучшую из выращиваемой в стране; однако низменность поблизости от Маруру, недалеко от Мазаро, находящаяся на уровне моря, о чем свидетельствует высота прилива, всего в несколько дюймов, также дает очень хорошие урожаи.

На подготовку нашего путешествия ушло порядочно времени: ткани, бусы и медная проволока были зашиты в старую холстину, и на каждом тюке было написано имя того, кто должен был его нести. Всем макололо, которые работали для экспедиции, уплатили за их службу. Кроме того, каждый, пришедший с доктором изнутри страны, получил подарок, состоявший из ткани и украшений. Это было сделано для того, чтобы они могли защититься от холода в своей стране, где климат более суровый, а также чтобы показать, что они потрудились не даром. Хотя из вежливости мы называли макололо их всех, так как они гордятся этим названием, фактически Каньята, их главный начальник, был среди них единственным настоящим макололо. В силу своих прирожденных прав он стал вождем после смерти Секвебу. Остальные принадлежали к побежденным макололо племенам батока, башубиа, баселеа и бароце. Некоторые из этих людей только добавили к собственным порокам пороки рабов Тете; другим, благодаря работе на каноэ в течение первых двух лет и охоте на слонов, часто удавалось скопить кое-что, но им приходилось отдавать свои сбережения, чтобы поддержать своих товарищей во время голодовки, и в последнее время они заразились беззаботностью местных невольников и стали тратить избыток своего заработка на пиво и водку.

15 мая все было готово, и в два часа мы выступили в путь из деревни, где жили макололо. Многие уходили совсем не так охотно, как того можно было ожидать на основании их разговоров в течение предыдущих месяцев. Некоторые двинулись в путь после того, как им было сказано, что они вовсе не обязаны идти, если им не хочется; другие вообще отказались двинуться с места. Многие из них вступили в связь с местными невольницами, которым они помогали возделывать огороды и потреблять плоды совместных трудов. У них родилось человек четырнадцать детей; в результате, так как теперь не было вождя, который мог бы им приказывать или требовать от них службы, они считали, что здесь им примерно так же хорошо, как и на родине. Они знали, что не могут назвать ни жен, ни детей своими, так как и теми, и другими владели рабовладельцы, и жалели об этом, но естественные чувства привязывали их к этому новому дому. Согласно португальскому закону, все окрещенные дети невольниц являются свободными, но на Замбези действует обычно право, не признающее этого закона. Когда ссылаются на этот закон, должностные лица смеются и говорят: «Эти лиссабонские законы очень строгие, но почему-то здесь – может быть, из-за жары – они теряют всякую силу».

К нашему отряду присоединилась только одна женщина – жена одного туземца из племени батока: ее подарил ему, в награду за искусство в танцах, вождь Чизака. Один купец послал с нами трех своих людей с подарками Секелету; майор Сикард также предоставил нам трех людей, которые должны были помогать нам на обратном пути, а два португальца любезно дали нам на время пару ослов.

Мы заночевали в 4 милях выше Тете. Узнав, что баньяи, которые облагают тяжелой пошлиной португальских купцов, живут главным образом на правом берегу, мы перешли на левый, так как не могли полностью положиться на наших людей. Если бы баньяи приблизились к нам с угрожающими намерениями, наши спутники, возможно, могли бы, чувствуя, что они удаляются от дома, бросить свои тюки и убежать. Действительно, двое из них здесь решили не идти дальше и вернулись в Тете. Третий, Монга, из племени батока, был в большой нерешительности и не знал, что ему делать, так как три года назад он ранил копьем начальника Каньяту. Среди макололо это считается преступлением, караемым смертью, и он боялся, что по возвращении его убьют. Напрасно старался он утешиться тем, что у него нет ни отца, ни матери, ни сестер, ни братьев, которые горевали бы о нем, и что умереть он может только раз. Он был хорошим, – значит, он поднимется к звездам, Иисус возьмет его к себе, и, значит, ему нечего бояться смерти. Однако, несмотря на все эти рассуждения, он оставался в очень подавленном состоянии, пока Каньята не уверил его, что никогда не скажет вождю о его поступке. Действительно, он не говорил об этом даже доктору, что, несомненно, сделал бы, если бы это его заботило. Мы были очень довольны, что Монга был с нами: он был веселым парнем, с хорошим характером, и его гибкая мужественная фигура всегда была впереди в минуты опасности; так как он был левшой, его легко было узнать во время охоты на слонов.

В течение нескольких первых дней мы делали короткие переходы и шли не торопясь, пока не привыкли к ходьбе. Это так важно, что, мы думаем, от солдат можно было бы добиться гораздо большего, если бы в первые дни переходы были легкими и продолжительность их и быстрота нарастали бы постепенно.

Ночи были холодные, с обильной росой, а иногда и ливнями, и среди нас было несколько случаев заболевания лихорадкой. Каждую ночь кто-нибудь дезертировал, и мы были вполне готовы к тому, что все, имеющие детей, могут предпочесть вернуться в Тете. Известно ведь, что отцовские узы – самые тесные, даже среди рабов. Напрасно было говорить им, что, если они хотят вернуться, им достаточно прийти к нам и сказать об этом: мы не стали бы сердиться на них за то, что они предпочитают Тете своей родине. Общение с невольниками уничтожило у них чувство чести: они не уходили днем, а сбегали ночью. Только в одном случае они унесли наше имущество, но в двух других они обокрали своих товарищей. К тому времени, когда мы углубились в горы Кебрабасы, вернулось обратно 30 человек, почти треть нашей партии. Стало ясно, что, если за ними последуют еще многие, некому будет нести товары Секелету. Наконец, когда мы избавились от негодных элементов, дезертирство прекратилось.

Однажды после полудня мы остановились в одной деревне Кебрабасы. Нас пришел приветствовать человек, который претендовал на то, что может превратиться в льва. Он понюхал ружье, из которого стреляли, почувствовал запах пороха и отошел в сторону так, чтобы ветер не доносил к нему запах пороха, и принялся артистически дрожать, впрочем явно переигрывая. Макололо объяснили нам, что он – пондоро, т. е. человек, который может по желанию менять свой вид, и добавили, что он дрожит, когда чувствует запах пороха. «Разве вы не видите, как он сейчас дрожит?» Мы предложили им попросить его тут же превратиться в льва, за что мы дали бы ему ткани. «О, нет, – ответили те, – если мы это ему скажем, он может оборотиться в льва, прийти к нам, когда мы будем спать, и убивать нас». Так как такие суеверия распространены у макололо дома, они так же легко поверили в пондоро-оборотня, как и туземцы этой деревни. Нам рассказали, что он оборачивается в льва и остается в лесу целыми днями; один раз он отсутствовал даже целый месяц. Его внимательная жена построила для него хижину или берлогу, куда она носила пищу и пиво для своего господина-оборотня, – превращение в льва не влияет на его человеческий аппетит. В эту хижину никогда не входит никто, кроме пондоро и его жены; ни одному чужестранцу не разрешается даже прислонить свое ружье к растущему рядом с ней баобабу. Мфумо, т. е. старшина другой маленькой деревни, хотел оштрафовать наших людей за то, что они прислонили свои мушкеты к старой полуразрушенной хижине, – оказалось, что она принадлежала пондоро. Иногда пондоро использует приобретаемую им путем превращения силу на пользу деревни. После того как он отсутствует день или два, его жена чует льва, относит в лес известное снадобье и быстро уходит, чтобы лев не убил даже ее. Это снадобье дает пондоро возможность снова превратиться в человека и вернуться в деревню, где он заявляет: «Идите и заберите добычу, которую я убил для вас». Конечно, они идут в лес и приносят домой антилопу или буйвола, убитых им, когда он был львом, или, вернее, когда он терпеливо бродил по лесу, обманывая их. В другой деревне мы видели пондоро, фантастически разодетого и обвешанного многочисленными амулетами; за ним следовала стая мальчишек, которые чествовали его пронзительными криками.