2 ноября мы стали на якорь у Шемоары и послали лодку в Сену за галетами и другими продуктами. Сеньор Федоао, со своей обычной щедростью, прислал нам в подарок каноэ буйвола. Желая узнать, не пригодится ли нам второй булвол, он, справившись в своем португальско-английском словаре, спросил нашего матроса, не возьмет ли он и другого (another). Но Джэк, не поняв португальское произношение букв th, ответил: «О нет, сэр, спасибо. Я не хочу брать в лодку выдру (otter), они так кусаются».

Каждую ночь нам приходилось вытаскивать пароход на песчаную отмель. Течь была так сильна, что в глубокой воде он потонул бы; насос должен был работать весь день непрерывно, чтобы удержать его на поверхности. Ежедневно шел сильный дождь, оказывавший обычное разрушительное действие на нашу каюту. Не в силах дожидаться дольше наших товарищей, которые отправились сухим путем в Тете, мы спустились в Конгоне и вытащили пароход на берег для ремонта. Вскоре пришел корабль ее величества «Рысь», под командой лейтенанта Беркли, с запасами для нас. До этого вода на отмели в течение некоторого времени была совершенно спокойной, а теперь на ней было довольно сильное волнение, и таким образом они могли встретиться с нами только через два или три дня. Две лодки пытались добраться до берега на второй день; одна из них, не найдя прохода, была опрокинута громадными волнами в виду острова. Мистер Хэнт, офицер-артиллерист, который командовал второй шлюпкой, повел себя чрезвычайно благородно, и благодаря его искусству и смелости была спасена вся команда первой шлюпки. Конечно, вещи, которые они нам везли, погибли, но мы были благодарны за спасение людей. Мы тяжело переживали потерю почтовых мешков, в которых были правительственные депеши и письма наших друзей за последний год, – так как собирались отправиться внутрь страны, в экспедицию, на которую должно было потребоваться 8 или 9 месяцев. А оставаться в течение 20 месяцев без известий о своих друзьях и семье тяжело. Лейтенант Беркли любезно и существенно помог нам в ремонте нашего сумасшедшего судна, и 16 декабря мы могли отправиться в Тете.

На пути вверх по реке мы встретили келиманского губернатора, который ехал в лодке вниз. Он сказал, что лиссабонское правительство поручило ему выбрать, после личного обследования, наилучшую гавань для захода судов и наиболее удобное место для разгрузки товаров. Он выразил уверенность, что португальцы, живущие в его собственном округе, знают устье, откуда они вывозят невольников, но не хотят говорить ему, где оно находится, и поэтому он обращается к нам. К несчастью, на другое утро его превосходительство заболел лихорадкой и вернулся обратно, не достигнув устья реки. Позднее португальское правительство послало морского офицера для обследования различных входов в реку. Тот не обследовал, а только посмотрел, а потом представил доклад, в котором использовал опубликованные нами промеры без указания источника. Его собственные соотечественники посмеивались над глупым тщеславием, с которым их правительство старалось таким образом приобрести сведения, в то же время делая вид, что все это было ему известно раньше.

Когда мы поравнялись с островом Экспедиции, сломался порог топки нашего парохода, как это не раз случалось и прежде. К счастью, это произошло в благоприятном для охоты месте, так что у нас было буйволовое и оленье мясо все время, пока продолжался ремонт.

31 декабря мы достигли Шупанги, где должны были пробыть 8 дней, ожидая прибытия хлопчатобумажной ткани из Келимане. Обычной валютой в Восточной Африке является серый коленкор и простынная ткань; запас того и другого должен был служить нам в качестве денег во время нашей экспедиции внутрь страны. Губернатор и две его взрослые красивые дочери находились в губернаторской резиденции в Шупанге. Португальцы редко проявляют отвращение к тому, чтобы их обслуживали чернокожие; но он предпочитал, чтобы о нем заботились его дочери, и они исполняли свои обязанности с грациозной непринужденностью. Еще приятнее это было для нас, тем более что в этих краях редко встречаешь за столом португальских дам. Губернатор совсем не конфиденциально, а вполне откровенно сказал нам (здесь вообще принято говорить о горьких истинах), что здешние португальцы – жалкие подонки общества, совершенно опустившиеся из-за пьянства и лишенные какой бы то ни было предприимчивости. Если бы у нескольких крупных рабовладельцев оставалось сколько-нибудь энергии, они могли бы послать каждый 50 или 100 невольников в Кэп, на остров Маврикия и в Англию, чтобы те научились там производству сахара и различным ремеслам. Затем можно было бы выделывать здесь собственную ткань из хлопка, выращенного на месте, а также варить собственный сахар, вместо того чтобы привозить его из-за границы. Он считал даже, что непонятно, почему давно не построили железную дорогу через материк в Анголу.

Замечания губернатора свидетельствовали о недостатке, часто встречающемся у португальцев, а иногда и у наших соотечественников, которые, как дураки, находят удовлетворение своей гордости в осуждении всего английского. Если судить по нашим впечатлениям, то чужестранцы, услышав, что человек заканчивает свои тирады припевом: «Мне ужасно стыдно, что я родился португальцем» (как это часто приходилось слышать нам), или жалеют его, или испытывают к нему чувство презрения.

Он высказывал замечательные идеи при полнейшем пренебрежении к простой деловитости и трудолюбию. У его ног в изобилии росло индиго 6 футов высоты; на расстоянии мили можно было найти первосортный хлопок, который распространился здесь, несмотря на то что в течение ряда лет сжигался; говорят, что в большей части дельты Замбези легко возделывать сахарный тростник. Но вместо того, чтобы извлекать практическую пользу из этих очевидных преимуществ, наши друзья, погружаясь в великолепные мечты о создании английскими капиталистами в Восточной Африке второй Ост-Индской компании, все время усердно вывозили рабочую силу на остров Бурбон. Программа работ этой английской компании, тщательно составленная королевским министром в Лиссабоне, предусматривает с похвальной строгостью постройку школ и мостов, проведение дорог и углубление портов, с условием, что все это должно быть отдано португальцам по прошествии 20 лет!

Губернатор упомянул об общеизвестном факте, что португальское правительство тратит на содержание колоний в Восточной Африке ежегодно 5000 фунтов; товаров оттуда в Лиссабон поступает мало или совсем не поступает, и ни один португалец не нажил себе здесь состояния и не вернулся на родину его тратить. Нельзя действительно не пожалеть, что государственные деятели, просвещенные люди, судя по издаваемым ими законам, являются посредниками в распространении такой нищеты в этой производящей рабов стране, на господство в которой они претендуют и не допускают туда другие нации, когда сами не могут сделать ничего хорошего. Не является ли это слишком дорогой ценой за возможность чваниться в Европе, вызывая к себе ненависть всего христианского мира тем, что португальцы были первыми, начавшими заокеанскую торговлю рабами, и будут последними среди тех, кто ее оставил.

Один работорговец, истощенный, тяжело больной и почти слепой, часто откровенно и искренно рассказывал нам о важных моментах в своей карьере. Было очевидно, что он смотрит на рабство иначе, чем мы. Все его соотечественники знали, что, взывая к его гуманности, было легче всего добиться от него щедрости; и действительно, по отношению к нам он был очень щедр и обязателен. Когда мы выразили свое удивление по поводу того, что такой гуманный человек мог быть повинен в тех ужасных жестокостях, которые связаны с вывозом невольников, он стал с возмущением отрицать, чтобы когда-нибудь отрывал рабов от их домашних очагов. Он вывозил только brutos do mato, «диких зверей», т. е. еще диких туземцев или недавно пойманных во время набегов. Эта точка зрения позволила ему серьезно рассказать нам, что, когда умерла его жена, он, чтобы притупить свое горе, сделал набег на племена, живущие поблизости от устья Шире, и взял много пленных. Он начал заниматься работорговлей в Анголе и несколько раз наживал состояние, но каким-то образом умудрился растратить все во время короткого пребывания в Рио-де-Жанейро, где он вел беспорядочную жизнь. «Деньги, которые человек наживает торговлей невольниками, – говорил он, – плохие деньги и скоро идут к черту».