На протяжении первых 20 миль Конгоне течет по мангровым джунглям; некоторые деревья украшены красящими лишаями, которые, видимо, никогда не собирались. В лесу, состоящем из различных видов мангровых деревьев, попадаются гигантские папоротники, пальмовые кусты и иногда дикие финиковые пальмы. Гроздья ярко-желтых, едва ли съедобных плодов составляют красивый контраст с изящными зелеными листьями. Кое-где по берегу попадаются заросли милолы, тенистого гибиска с крупными желтыми цветами. Из его коры вырабатывается волокно, которое особенно ценно как материал для изготовления веревок. К веревке, сделанной из этого волокна, прикрепляется гарпун; с его помощью бьют бегемотов. Попадается также панданус, или винтовая пальма, из которой выделываются сахарные мешки на острове Маврикий. В месте соединения канала с Замбези эти пальмы такие большие, что на некотором расстоянии напоминают наши родные колокольни. Нам доставило большое удовольствие замечание одного старого моряка, который заявил, что «для полноты картины не хватает только одного, – а именно кабачка около церкви». Мы видели также несколько дикорастущих гуав и лимонных деревьев, плоды которых туземцы собирают. Темные леса оглашаются живым, ликующим пением птиц (На1суоп striolata), которые сидят высоко на деревьях. По мере того как пароход продвигается по извилистому каналу, на берегах взлетает то встревоженная хорошенькая маленькая цапля, то зимородок. Они пролетают вперед на небольшое расстояние, спокойно усаживаются снова на берегу, чтобы быть снова спугнутыми через несколько секунд нашим приближением. Великолепный ястреб (НаНае^и vocifer) сидит на вершине мангрового дерева, переваривая свой утренний завтрак, состоявший из свежей рыбы. У него явно нет ни малейшего желания сдвинуться с места, пока неминуемая опасность не заставляет его расправить для полета свои громадные крылья. Глянцевитый ибис, отличающийся замечательно острым слухом, улавливает необычный звук, производимый колесами, когда мы еще далеко, и, выбравшись из грязи, где спокойно пировала его семья, улетает, издавая свой громкий, резкий и недоверчивый крик – «ха! ха! ха!» задолго до приближения опасности.
Мангровые заросли остаются позади. За ними следуют обширные черноземные плодородные равнины, покрытые гигантской травой, – выше человеческого роста, – делающей охоту невозможной. Каждый год, начиная с июля, эта трава, высохнув, сгорает. Эти пожары мешают сколько-нибудь значительному росту лесов, так как лишь немногие породы деревьев, в том числе веерная пальма (Воганш) и железное дерево (Lignum vitае), могут уцелеть в море огня, который ежегодно свирепствует на равнинах.
Теперь на правом берегу из бананов и кокосовых пальм выглядывает несколько туземных хижин; они стоят на сваях, на высоте нескольких футов над низкой, сырой почвой; их хозяева входят в свои жилища при помощи лестниц-стремянок. Почва поразительно богата, и огороды действительно великолепны. В больших размерах культивируется рис; выращиваются также земляные груши, тыквы, помидоры, капуста, лук и сахарный тростник. Говорят, что если английский картофель посадить в Келимане на почве, похожей на эту, то он через два года принимает вкус земляных груш (СотоЬииш batatus) и напоминает наш подмороженный картофель. Весь плодородный район – от канала Конгоне и за Мазаро, – примерно 80 миль в длину и 50 миль в ширину, превосходен для разведения сахарного тростника; если бы этот район находился в руках наших друзей из Южной Африки, то он снабжал бы сахаром всю Европу.[19]
Те очень немногие люди, которых мы видели, казались довольно хорошо упитанными, но чувствовался острый недостаток одежды; все были черными и почти все португальскими «колонистами», или рабами. Они не проявляли никаких признаков страха при виде белых людей и стояли группами на берегу, с удивлением глядя на пароходы, особенно на «Пэрл», который сопровождал нас вверх по реке до самых этих мест. Один старик, поднявшийся на борт, заявил, что никогда не видел такого огромного судна, как «Пэрл»; это – настоящая деревня.
Все были страстными торговцами и скоро явились на судно в своих легких, быстроходных каноэ и привезли с собой все виды фруктов и продуктов питания, которые у них были; некоторые привезли мед и пчелиный воск, которые находят в большом количестве в мангровых лесах. Когда корабли отвалили, множество яростных продавцов бросилось вслед за ними по берегу, держа в руках домашнюю птицу, корзины с рисом и мукой и выкрикивая «малонда, малонда» – товары для продажи. Другие следовали за нами в каноэ, которые двигались по воде при помощи коротких широколопастных весел.
Глубокая протока Замбези, или Квете, как называли ее люди в каноэ, извилиста и узка по сравнению с большой шириной самой реки. Дно реки представляет собою, по-видимому, ряд следующих одна за другой обширных отмелей, покрытых при низком уровне всего 1–4 футами воды. Главная протока проходит на некотором протяжении между песчаной отмелью и берегом реки; глубина ее в сухое время года колеблется между 5 и 15 футами, а быстрота течения достигает почти двух узлов в час. Затем она поворачивает и проходит вдоль нижнего края песчаной отмели по диагонали через реку. Этот процесс повторяется; в течение дневного плавания приходится наблюдать, как эта протока, снова и снова извиваясь, пересекает реку, заставляя опытных мореплавателей чувствовать себя беспомощными и растерявшимися на реке. При пересечении реки протока становится особенно мелкой. Вообще она довольно хорошо заметна. Когда вода спокойная, на ней замечается особое кипение, вызываемое каким-то воздействием снизу. Когда дует легкий бриз, Квете покрывается характерной зыбью, а когда ветер свежеет и дует в направлении вверх по реке, как обычно бывает с мая до ноября, волнение на этой глубокой протоке сильнее, чем на остальной реке, и линия легкого волнореза обозначает край отмели.
Находя, что осадка «Пэрл» слишком велика для этой части реки, мы выгрузили имущество экспедиции на один из поросших травою островов, на расстоянии около 40 миль от входной отмели (Barra Catrina). Затем «Пэрл» покинула нас, и нам пришлось расстаться с нашими друзьями Дунканом и Скидом; первый отправился на Цейлон, а второй должен был вернуться к исполнению своих обязанностей правительственного топографа Южной Африки.
Из тех, кто продолжал работу экспедиции, большинство прониклось трезвым здравомыслием по отношению к предприятию, за которое мы взялись. Некоторые оставались на острове Экспедиции с 18 июня до 13 августа, в то время как пароход и катер перевозили имущество вверх до Шупанги и Сены.
Страна находилась в состоянии войны, наш багаж был в опасности. Почти все наши люди подвергались опасности заболеть, находясь в бездеятельности в дельте, где свирепствовала малярия. Некоторые тут впервые познакомились с африканской жизнью и лихорадкой. В безопасности были лишь те, кто активно работал на судах. Сознавая опасное положение своих товарищей, они напрягали все усилия, чтобы скорее закончить свою работу и увезти их. Были, конечно, и слабодушные, которые требовали воскресного отдыха и полных перерывов для принятия пищи. Но даже наш экипаж, состоявший из 12 человек племени кру15, хотя его и подбивали, проявил достаточно здравого смысла и добрых чувств и не поддержал эти требования.
Погода стояла восхитительная. Лишь изредка бывали ливни или холодные туманные утра. Оставшиеся на острове отдавали большую часть своего времени метеорологическим и магнитным наблюдениям, а также ботаническим, насколько это было возможно при высохшей растительности. Никто, по-видимому, особенно не полагался на «официальное донесение» двух командиров флота, которые, пробыв на Замбези две недели, торжественно заявили, что она «больше похожа на внутреннее море, чем на реку, с климатом, как в Италии, и гораздо более здоровым, чем на какой бы то ни было реке западного побережья». Каждый, по совету руководителя экспедиции, начал проверять и записывать свои наблюдения, не считая непогрешимым даже прежний опыт начальника.
