Далее тов. Троцкий, отвечая на заданный ему вопрос относительно уравнения в пайке солдат трудовой армии с рабочими в том районе и на предложение вместо районного повышения пайка откладывать излишек в продовольственный фонд республики, говорит, что наша трудовая армия живет и работает в районах, изобилующих продовольствием, и, разумеется, было бы конечно, нелепо, чтобы рабочий там получал урезанный паек только потому, что московский рабочий не имеет этого. Нет никакого сомнения, что при надлежащей налаженности этого аппарата повышение пайка рабочего ни в коем случае и ни в каком размере не отразится на накоплении продовольственного фонда для промышленного пролетариата, что является сейчас самой существенной основной задачей.
Рязанов сделал здесь упрек, что в вопросе о трудовой мобилизации были обижены профсоюзы. По этому пункту прекрасный ответ дал тов. Томский,[52] констатировавший, что это было сделано при участии или, вернее, при соучастии наиболее авторитетных представителей профсоюзов, в том числе самого тов. Томского.
Аппарат по мобилизации крестьян является здоровым мобилизационным механизмом. Нужно просто поручить это отделу учета и распределения рабочей силы Наркомтруда. Что касается того, что привлечены профессиональные союзы, которые полезны для международной пропаганды, то я не совсем понимаю, почему о наших профессиональных союзах за границей должны узнать непременно через щелку этого аппарата для мобилизации крестьян. Если что интересует европейский пролетариат, так это то, что русские рабочие построили себе государство и создали разные аппараты и всеми этими аппаратами пользуются как им нужно и при их помощи мобилизуют широкие массы, в том числе и массы крестьянства. Но не ждите, чтобы европейский рабочий был таким доктринером и спрашивал себя: «а вот в такой-то аппарат по мобилизации рабочих сил входит представитель профессиональных союзов или не входит?». Этим интересуются тред-юнионисты, потому что английская буржуазия их околпачивает в течение многих десятилетий. Она создает буржуазный государственный аппарат и впускает туда одного представителя профессионального союза. Это крупнейшая ошибка профессионального союза, профессионалистов-середняков. Ведь только безмозглый тупица может считать, что интересы рабочего класса удовлетворены таким способом. Если бы тот же Томский нашел, что нужен не один представитель, а три или пять, то разве у нас был бы торг по этому поводу?
Предложение исходило в данном случае из самой 3-й армии,[53] и мы вынесли его на свет божий. Мы обсудим эту экономическую организацию совместно с экономическими учреждениями; если же здесь вышло недоразумение с тов. Рязановым, то это недоразумение домашнее.
Но здесь есть разногласия с представителем партии, которая является партией ответственности и партией совести, как она себя сама рекомендовала. Это – тов. Абрамович.[54] Кому же знать лучше свою партию, как не товарищу Абрамовичу. Он нас обвиняет в том, что мы одержали победы над Колчаком, Деникиным и проч. Мы решили, что вот эти пулеметные методы будут самыми лучшими для разрешения хозяйственных задач. Можно подумать, что победы у нас одерживали какие-нибудь профессионалы военного дела, а не те же самые питерские и московские рабочие, которые ничего не забыли из того, чему они учились и в профессиональных союзах, и в подпольных кружках, и на советской работе, ибо во имя этого они и сражались и свою победу одержали. Но меня интересует другая сторона вопроса. Абрамович говорит, что немудрено создать этот военный аппарат при помощи плохого советского режима. Это вполне возможно, но без помощи этого плохого режима хозяйственной задачи не разрешить. Тут нет никакого противоречия. Когда мы начали ставить армию, которая одержала победу, – я спрашиваю Абрамовича, – что тогда он говорил устами Мартова? Он говорил тогда, что вы ставите спеца и с обеих сторон архангелов, т.-е. рабочих с обеих сторон с револьверами; ставите комиссаров, и на основании такого гнилого режима вы армию не создадите. Конечно, у товарища или гражданина Абрамовича избыток совести, но недостаток проницательности, ибо то, что он сейчас говорит, нужно было говорить, когда мы начали создавать армию, а не тогда, когда наша армия опрокинула всех врагов. Милитаризацию, – говорит Абрамович, – железную дисциплину, железный закал теперь не время проводить, так как слишком много это требует металла, который теперь так дорог. Сам Абрамович предпочитает действовать при помощи более дешевого рецепта – при помощи воды, которую аптекаря прибавляют в большом количестве во все медикаменты. Как же он разрешает этот вопрос, как он подходит к задаче милитаризации? Он подходит к милитаризации под углом зрения, в лучшем случае, английского тред-юниониста. Мы ее проделывали, мобилизацию, на практике, т.-е. тысячи и десятки тысяч передовых рабочих ее проделывали сознательно на фронте, сотни тысяч крестьян проделывали ее полусознательно, но все же проделывали.
Чем была для нас эта милитаризация? Меньшевики говорили, что она была навязана извне. Кому она была навязана? Дезертиру, кулаку, немного развращенному крестьянину, отчасти развращенному меньшевизмом рабочему. А подавляющее большинство? Тем, которые одержали победу, милитаризация не была навязана. Они ее проводили сначала в своем собственном сознании. Они сказали: тут нужно либо победить, напрягши все силы, либо погибнуть. Это была внутренняя милитаризация. Когда они пропитались таким настроением, военным и боевым, они заявили о нем лучшей части крестьянства, которая пошла за ними. Я спрашиваю, – разве рабочие штрейкбрехеров не брали в каленое железо? Сколько угодно. Разве мы не находимся в положении, когда вопрос идет не об отдельной группе рабочих, а о судьбе миллионов рабочего класса, и того же самого крестьянства, и наиболее отсталых его слоев. Разве мы не вправе применять самые суровые меры, в тысячу раз суровее, чем в отношении штрейкбрехеров, которые применялись при царизме? Милитаризовать хозяйство – значит заставить понять цвет хозяйства – рабочий класс, что дело идет о жизни и смерти, а не о построении воздушных замков, этих идеальных фабрик Абрамовича, которые имеют одно свойство, что они не существуют в природе, как и его армия, которую он берется создать: это армия, которую создавали Деникин, Колчак и Юденич, там они участвовали…
(Голос с места: «Неправда».)
– Я не знаю, правда ли это или нет, – но когда мы вашему вождю Церетели[55] и Чхеидзе[56] предложили совместный союз против Деникина, они ответили: «Мы не можем вмешиваться во внутреннюю борьбу». И Церетели, и Чхеидзе отправились в Париж, и Клемансо сказал: «Мы вам будем помогать против большевиков, как мы помогаем Деникину». Посмейте это опровергнуть.
(Голос с места; «Мы разошлись в этом».)
– Я не знаю, разошлись или нет, но в тот период когда их единомышленники арестовывались или расстреливались, вы были вместе с ними. (Аплодисменты.)
Здесь цитировался тов. Радек[57] несколько раз. У Радека было много интересных сообщений. То, что проходило через весь доклад, это мысль, что самый факт существования Советской Республики есть самый большой основной революционный факт мировой истории. Сейчас вы можете делать отдельные усилия, но тот факт, что вы существуете как рабочий класс организованного государства, этот факт держит на себе, как на хребте, все мировое развитие. Чем мы продержались два года? Внутренним сосредоточием духа, беспощадностью ко всем саботажникам внутри рабочего класса, напряжением всей энергии с ущербом для здоровья и передовых рабочих и середняков. Но это обеспечило господство рабочего класса в течение двух лет в борьбе на всех фронтах. Задача в том, чтобы это напряжение, страсть и беспощадность перенести на дело хозяйственного развития. Тот же самый саботаж ничтожного меньшинства не остановит нас теперь, как не остановил два года назад при перевороте. Мы создали в отношении рабочего класса и передовых и середняков атмосферу, пропитанную духом дисциплины, а наша военная армия пропитается духом труда. В нашем обществе не может быть различия между армией и трудящимися классами, они должны сблизиться и сблизятся в конце концов; всякая попытка разъединить их есть грех и преступление против социального духа революции. Этого мы не потерпим ни с чьей стороны.
