В подвалах – красные окошки.

Визжат несчастные гармошки, —

Как будто не было флажков,

Мешков, штыков, большевиков.

Так русский дух с подвалом сросся, —

Как будто не было и вовсе

На Красной площади – гробов,

Ни обезглавленных гербов.

...... ладонь с ладонью —

Так наша жизнь слилась с гармонью.

Как будто Интернационал

У нас и дня не гостевал.

Август 1920

Все сызнова: опять рукою робкой

Надавливать звонок.

(Мой дом зато – с атласною коробкой

Сравнить никто не смог!)

Все сызнова: опять под стопки пански

Швырять с размаху грудь.

(Да, от сапог казанских, рук цыганских

Не вредно отдохнуть!)

Все сызнова: про брови, про ресницы,

И что к лицу ей – шелк.

(Оно, дружок, не вредно после ситцу, —

Но, ах, все тот же толк!)

Все сызнова: .........

..................………..

(После волос коротких – слов высоких

Вдруг: щебет – и шиньон!)

Все сызнова: вновь как у царских статуй —

Почетный караул.

(Я не томлю – обычай, перенятый

У нищих Мариул!)

Все сызнова: коленопреклоненья,

Оттолкновенья – сталь.

(Я думаю о Вашей зверской лени, —

И мне Вас зверски жаль!)

Все сызнова: ...........

И уж в дверях: вернись!

(Обмен на славу: котелок солдатский —

На севрский сервиз)

Все сызнова: что мы в себе не властны,

Что нужен дуб – плющу.

(Сенной мешок мой – на альков атласный

Сменен – рукоплещу!)

Все сызнова: сплошных застежек сбруя,

Звон шпилек ........

(Вот чем другим, – а этим не грешу я:

Ни шпилек, ни ......!)

И сызнова: обняв одной, окурок

Уж держите другой.

(Глаз не открывши – и дымит, как турок

Кто стерпит, дорогой?)

И сызнова: между простынь горячих

Ряд сдавленных зевков.

(Один зевает, а другая – плачет.

Весь твой Эдем, альков!)

И сызнова: уже забыв о птичке,

Спать, как дитя во ржи...

(Но только умоляю: по привычке

– Марина – не скажи!)

1920

Проста моя осанка,

Нищ мой домашний кров.

Ведь я островитянка

С далеких островов!

Живу – никто не нужен!

Взошел – ночей не сплю.

Согреть чужому ужин —

Жилье свое спалю.

Взглянул – так и знакомый,

Взошел – так и живи.

Просты наши законы:

Написаны в крови.

Луну заманим с неба

В ладонь – коли мила!

Ну а ушел – как не был,

И я – как не была.

Гляжу на след ножовый:

Успеет ли зажить

До первого чужого,

Который скажет: пить.

Август 1920

Бог, внемли рабе послушной!

Цельный век мне было душно

От той кровушки-крови.

Цельный век не знаю: город

Что ли брать какой, аль ворот.

Разорвать своей рукой.

Все гулять уводят в садик,

А никто ножа не всадит,

Не помилует меня.

От крови моей богатой,

Той, что в уши бьет набатом,

Молотом в висках кует,

Очи застит красной тучей,

От крови сильно-могучей

Пленного богатыря.

Не хочу сосновой шишкой

В срок – упасть, и от мальчишки

В пруд – до срока – не хочу.

Сулемы хлебнув – на зов твой

Не решусь, – да и веревка

– Язык высуня – претит.

Коль совет тебе мой дорог, —

Так, чтоб разом мне и ворот

Разорвать – и город взять —

– Ни об чем просить не стану! —

Подари честною раной

За страну мою за Русь!

30 августа 1920

Есть подвиги. – По селам стих

Не ходит о их смертном часе.

Им тесно в житии святых,

Им душно на иконостасе.

Покрепче нежели семью

Печатями скрепила кровь я.

– Так, нахлобучив кулаком скуфью

Не плакала – Царевна Софья!

<1920>

Вся жизнь твоя – в едином крике:

– На дедов – за сынов!

Нет, Государь Распровеликий,

Распорядитель снов,

Не на своих сынов работал, —

Бесам на торжество! —

Царь-Плотник, не стирая пота

С обличья своего.

Не ты б – всё по сугробам санки

Тащил бы мужичок.

Не гнил бы там на полустанке

Последний твой внучок[39].

Не ладил бы, лба не подъемля,

Ребячьих кораблёв —

Вся Русь твоя святая в землю

Не шла бы без гробов.

Ты под котел кипящий этот —

Сам подложил углей!

Родоначальник – ты – Советов,

Ревнитель Ассамблей!

Родоначальник – ты – развалин,

Тобой – скиты горят!

Твоею же рукой провален

Твой баснословный град...

Соль высолил, измылил мыльце —

Ты, Государь-кустарь!

Державного однофамильца

Кровь на тебе, бунтарь!

Но нет! Конец твоим затеям!

У брата есть – сестра...

– НаИнтернацьонал – за терем!

За Софью – на Петра!

Август 1920

Есть в стане моем – офицерская прямость,

Есть в ребрах моих – офицерская честь.

На всякую муку иду не упрямясь:

Терпенье солдатское есть!

Как будто когда-то прикладом и сталью

Мне выправили этот шаг.

Недаром, недаром черкесская талья

И тесный ременный кушак.

А зорю заслышу – Отец ты мой родный! —

Хоть райские – штурмом – врата!

Как будто нарочно для сумки походной —

Раскинутых плеч широта.

Всё может – какой инвалид ошалелый

Над люлькой мне песенку спел...

И что-то от этого дня – уцелело:

Я слово беру – на прицел!

И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром

Скрежещет – корми-не корми! —

Как будто сама я была офицером

В Октябрьские смертные дни.

Сентябрь 1920