И уж роща не колышется —

Только пни, покрыты ржой.

В голосах родных мне слышится

Темный голос твой чужой.

Все мерещатся мне дивные

Темных глаз твоих круги.

– Мы с тобою – неразрывные,

Неразрывные враги.

20 августа 1917

С головою на блещущем блюде

Кто-то вышел. Не я ли сама?

На груди у меня – мертвой грудою —

Целый город, сошедший с ума!

А глаза у него – как у рыбы:

Стекленеют, глядят в небосклон,

А над городом – мертвою глыбой —

Сладострастье, вечерний звон.

22 августа 1917

Собрались, льстецы и щеголи,

Мы не страсти праздник праздновать.

Страсть-то с голоду, да с холоду, —

Распашная, безобразная.

Окаянствует и пьянствует,

Рвет Писание на части...

– Ах, гондолой венецьянскою

Подплывает сладострастье!

Роза опытных садовников

За оградою церковною,

Райское вино любовников —

Сладострастье, роза кровная!

Лейся, влага вдохновенная,

Вожделенное токайское —

За <нетленное> – блаженное

Сладострастье, роскошь райскую!

22 августа 1917

Нет! Еще любовный голод

Не раздвинул этих уст.

Нежен – оттого что молод,

Нежен – оттого что пуст.

Но увы! На этот детский

Рот – Шираза лепестки! —

Все людское людоедство

Точит зверские клыки.

23 августа 1917

Царедворец ушел во дворец.

Раб согнулся над коркою черствой.

Изломала – от скуки – ларец

Молодая жена царедворца.

Голубям раскусила зоба,

Исщипала служанку – от скуки,

И теперь молодого раба

Притянула за смуглые руки.

– Отчего твои очи грустны?

В погребах наших – царские вина!

– Бедный юноша – я, вижу сны!

И служу своему господину.

– Позабавь же свою госпожу!

Солнце жжет, господин наш – далёко...

– Я тому господину служу,

Чье не дремлет огромное око.

Длинный лай дозирающих псов,

Дуновение рощи миндальной.

Рокот спорящих голосов

В царедворческой опочивальне.

– Я сберег господину – казну.

– Раб! Казна и жена – не едино.

– Ты алмаз у него. Как дерзну —

На алмаз своего господина?!

Спор Иосифа! Перед тобой —

Что – Иакова единоборство!

И глотает – с улыбкою – вой

Молодая жена царедворца.

23 августа 1917

Только в очи мы взглянули – без остатка,

Только голос наш до вопля вознесен —

Как на горло нам – железная перчатка

Опускается – по имени – закон.

Слезы в очи загоняет, воды —

В берега, проклятие – в уста.

И стремит железная свобода

Вольнодумца с нового моста.

И на грудь, где наши рокоты и стоны,

Опускается железное крыло.

Только в обруче огромного закона

Мне просторно – мне спокойно – мне светло.

25 августа 1917

Мое последнее величье

На дерзком голоде заплат!

В сухие руки ростовщичьи

Снесен последний мой заклад.

Промотанному – в ночь – наследству

У Господа – особый счет.

Мой – не сошелся. Не по средствам

Мне эта роскошь: ночь и рот.

Простимся ж коротко и просто

– Раз руки не умеют красть! —

С тобой, нелепейшая роскошь,

Роскошная нелепость! – страсть!

1 сентября 1917

Без Бога, без хлеба, без крова,

– Со страстью! со звоном! со славой! —

Ведет арестант чернобровый

В Сибирь – молодую жену.

Когда-то с полуночных палуб

Взирали на Хиос и Смирну,

И мрамор столичных кофеен

Им руки в перстнях холодил.

Какие о страсти прекрасной

Велись разговоры под скрипку!

Тонуло лицо чужестранца

В египетском тонком дыму.

Под низким рассеянным небом

Вперед по сибирскому тракту

Ведет господин чужестранный

Домой – молодую жену.

3 сентября 1917

Поздний свет тебя тревожит?

Не заботься, господин!

Я – бессонна. Спать не может

Кто хорош и кто один.

Нам бессонница не бремя,

Отродясь кипим в котле.

Так-то лучше. Будет время

Телу выспаться в земле.

Ни зевоты, ни ломоты,

Сын – уснул, а друг – придет.

Друг за матерью присмотрит,

Сына – Бог побережет.

Поделю ж, пока пригожа,

И пока одной невмочь, —

Бабью жизнь свою по-божьи:

Сыну – день, а другу – ночь.

4 сентября 1917

Я помню первый день, младенческое зверство,

Истомы и глотка божественную муть,

Всю беззаботность рук, всю бессердечность сердца,

Что камнем падало – и ястребом – на грудь.

И вот – теперь – дрожа от жалости и жара,

Одно: завыть, как волк, одно: к ногам припасть,

Потупиться – понять – что сладострастью кара —

Жестокая любовь и каторжная страсть.

4 сентября 1917

(Отрывок)

И, дрожа от страстной спеси,

В небо вознесла ладонь

Раскаленный полумесяц,

Что посеял медный конь.

Сентябрь 1917

Тот – щеголем наполовину мертвым,

А этот – нищим, по двадцатый год.

Тот говорит, а этот дышит. Тот

Был ангелом, а этот будет чертом.

Встречают-провожают поезда

И..... слушают в пустынном храме,

И все глядит – внимательно – как даме —

Как женщине – в широкие глаза.

И все не может до конца вздохнуть

Товарищ младший, и глотает – яро,

Расширенными легкими – сигары

И города полуночную муть.

И коротко кивает ангел падший,

Когда иссяк кощунственный словарь,

И расстаются, глядя на фонарь,

Товарищ старший и товарищ младший.

6 сентября 1917