В час, когда условный сон

Праведен, почти что свят,

Некоторые не спят:

Всматриваются – и в скры-

тнейшем лепестке: не ты!

Некоторым – не устав:

В час, когда на всех устах

Засуха последних смут —

Некоторые не пьют:

Впытываются – и сти-

снутым кулаком – в пески!

Некоторым, без кривизн —

Дорого дается жизнь.

25 июня 1922

В пустынной храмине

Троилась – ладаном.

Зерном и пламенем

На темя падала...

В ночные клёкоты

Вступала – ровнею.

– Я буду крохотной

Твоей жаровнею:

Домашней утварью:

Тоску раскуривать,

Ночную скуку гнать,

Земные руки греть!

С груди безжалостной

Богов – пусть сброшена!

Любовь досталась мне

Любая: большая!

С такими путами!

С такими льготами!

Пол-жизни? – Всю тебе!

По-локоть? – Вот она!

За то, что требуешь,

За то, что мучаешь,

За то, что бедные

Земные руки есть...

Тщета! – Не выверишь

По амфибрахиям!

В груди пошире лишь

Глаза распахивай,

Гляди: не Логосом

Пришла, не Вечностью:

Пустоголовостью

Твоей щебечущей

К груди...

– Не властвовать!

Без слов и на слово —

Любить... Распластаннейшей

В мире – ласточкой!

Берлин, 26 июня 1922

Ночного гостя не застанешь...

Спи и проспи навек

В испытаннейшем из пристанищ

Сей невозможный свет.

Но если – не сочти, что дразнит

Слух! – любящая – чуть

Отклонится, но если навзрыд

Ночь и кифарой – грудь...

То мой любовник лавролобый

Поворотил коней

С ристалища. То ревность Бога

К любимице своей.

2 июля 1922

И скажешь ты:

Не та ль,

Не ты,

Что сквозь персты:

Листы, цветы —

В пески...

Из устных

Вер – индус,

Что нашу грусть —

В листы,

И груз – в цветы

Всего за только всхруст

Руки

В руке:

Игру.

Индус, а может Златоуст

Вер – без навек,

И без корней

Верб,

И навек – без дней...

(Бедней

Тебя!)

И вот

Об ней,

Об ней одной.

3 июля 1922

Неподражаемо лжет жизнь:

Сверх ожидания, сверх лжи...

Но по дрожанию всех жил

Можешь узнать: жизнь!

Словно во ржи лежишь: звон, синь...

(Что ж, что во лжи лежишь!) – жар, вал...

Бормот – сквозь жимолость – ста жил...

Радуйся же! – Звал!

И не кори меня, друг, столь

Заворожимы у нас, тел,

Души – что вот уже: лбом в сон.

Ибо – зачем пел?

В белую книгу твоих тишизн,

В дикую глину твоих “да” —

Тихо склоняю облом лба:

Ибо ладонь – жизнь.

8 июля 1922

Думалось: будут легки

Дни – и бестрепетна смежность

Рук. – Взмахом руки,

Друг, остановимте нежность.

Не – поздно еще![41]

В рас – светные щели

(Не поздно!) – еще

Нам птицы не пели.

Будь на – стороже!

Последняя ставка!

Нет, поздно уже

Друг, если до завтра!

Земля да легка!

Друг, в самую сердь!

Не в наши лета

Откладывать смерть!

Мертвые – хоть – спят!

Только моим сна нет —

Снам! Взмахом лопат

Друг – остановимте память!

9 июля 1922

Листья ли с древа рушатся,

Розовые да чайные?

Нет, с покоренной русости

Ризы ее, шелка ее...

Ветви ли в воду клонятся,

К водорослям да к ржавчинам?

Нет, – без души, без помысла

Руки ее упавшие.

Смолы ли в траву пролиты, —

В те ли во ланы кукушечьи?

Нет, – по щекам на коврики

Слезы ее, – ведь скушно же!

Барин, не тем ты занятый,

А поглядел бы зарево!

То в проваленной памяти —

Зори ее: глаза его!

<1922>

Дождь убаюкивает боль.

Под ливни опускающихся ставень

Сплю. Вздрагивающих асфальтов вдоль

Копыта – как рукоплесканья.

Поздравствовалось – и слилось.

В оставленности златозарной

Над сказочнейшим из сиротств

Вы смилостивились, казармы!

10 июля 1922

Светло-серебряная цвель

Над зарослями и бассейнами.

И занавес дохнёт – и в щель

Колеблющийся и рассеянный

Свет... Падающая вода

Чадры. (Не прикажу – не двинешься!)

Так пэри к спящим иногда

Прокрадываются в любимицы.

Ибо не ведающим лет

– Спи! – головокруженье нравится.

Не вычитав моих примет,

Спи, нежное мое неравенство!

Спи. – Вымыслом останусь, лба

Разглаживающим неровности.

Так Музы к смертным иногда

Напрашиваются в любовницы.

16 июля 1922

Сивилла: выжжена, сивилла: ствол.

Все птицы вымерли, но Бог вошел.

Сивилла: выпита, сивилла: сушь.

Все жилы высохли: ревностен муж!

Сивилла: выбыла, сивилла: зев

Доли и гибели! – Древо меж дев.

Державным деревом в лесу нагом —

Сначала деревом шумел огонь.

Потом, под веками – в разбег, врасплох,

Сухими реками взметнулся Бог.

И вдруг, отчаявшись искать извне:

Сердцем и голосом упав: во мне!

Сивилла: вещая! Сивилла: свод!

Так Благовещенье свершилось в тот

Час не стареющий, так в седость трав

Бренная девственность, пещерой став

Дивному голосу...

– так в звездный вихрь

Сивилла: выбывшая из живых.