Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Мерные всплески весла.

Вся – как наяда. Глаза зелены,

Стеблем меж вод расцвела.

Сумеркам – верность, им, нежным, хвала:

Дети от солнца больны.

Дети – безумцы. Они влюблены

В воду, в рояль, в зеркала...

Мама с балкона домой позвала

Девочку цвета луны.

Эльфочка в зале

Ане Калин

Запела рояль неразгаданно-нежно

Под гибкими ручками маленькой Ани.

За окнами мчались неясные сани,

На улицах было пустынно и снежно.

Воздушная эльфочка в детском наряде

Внимала тому, что лишь эльфочкам слышно.

Овеяли тонкое личико пышно

Пушистых кудрей беспокойные пряди.

В ней были движенья таинственно-хрупки.

– Как будто старинный портрет перед вами! —

От дум, что вовеки не скажешь словами,

Печально дрожали капризные губки.

И пела рояль, вдохновеньем согрета,

О сладостных чарах безбрежной печали,

И души меж звуков друг друга встречали,

И кто-то светло улыбался с портрета.

Внушали напевы: “Нет радости в страсти!

Усталое сердце, усни же, усни ты!”

И в сумерках зимних нам верилось власти

Единственной, странной царевны Аниты.

Памяти Нины Джаваха

Всему внимая чутким ухом,

– Так недоступна! Так нежна! —

Она была лицом и духом

Во всем джигитка и княжна.

Ей все казались странно-грубы:

Скрывая взор в тени углов,

Она без слов кривила губы

И ночью плакала без слов.

Бледнея гасли в небе зори,

Темнел огромный дортуар;

Ей снилось розовое Гори

В тени развесистых чинар...

Ах, не растет маслины ветка

Вдали от склона, где цвела!

И вот весной раскрылась клетка,

Метнулись в небо два крыла.

Как восковые – ручки, лобик,

На бледном личике – вопрос.

Тонул нарядно-белый гробик

В волнах душистых тубероз.

Умолкло сердце, что боролось...

Вокруг лампады, образа...

А был красив гортанный голос!

А были пламенны глаза!

Смерть окончанье – лишь рассказа,

За гробом радость глубока.

Да будет девочке с Кавказа

Земля холодная легка!

Порвалась тоненькая нитка,

Испепелив, угас пожар...

Спи с миром, пленница-джигитка,

Спи с миром, крошка-сазандар.

Как наши радости убоги

Душе, что мукой зажжена!

О да, тебя любили боги,

Светло-надменная княжна!

Москва, Рождество 1909

Пленница

Она покоится на вышитых подушках,

Слегка взволнована мигающим лучом.

О чем загрезила? Задумалась о чем?

О новых платьях ли? О новых ли игрушках?

Шалунья-пленница томилась целый день

В покоях сумрачных тюрьмы Эскуриала.

От гнета пышного, от строгого хорала

Уводит в рай ее ночная тень.

Не лгали в книгах бледные виньеты:

Приоткрывается тяжелый балдахин,

И слышен смех звенящий мандолин,

И о любви вздыхают кастаньеты.

Склонив колено, ждет кудрявый паж

Ее, наследницы, чарующей улыбки.

Аллеи сумрачны, в бассейнах плещут рыбки

И ждет серебряный, тяжелый экипаж.

Но... грезы все! Настанет миг расплаты;

От злой слезы ресницы дрогнет шелк,

И уж с утра про королевский долг

Начнут твердить суровые аббаты.

Сестры

“Car tout n’est que reve, o ma soeur!”[8]

Им ночью те же страны снились,

Их тайно мучил тот же смех,

И вот, узнав его меж всех,

Они вдвоем над ним склонились.

Над ним, любившим только древность,

Они вдвоем шепнули: “Ах!”...

Не шевельнулись в их сердцах

Ни удивление, ни ревность.

И рядом в нежности, как в злобе,

С рожденья чуждые мольбам,

К его задумчивым губам

Они прильнули обе... обе...

Сквозь сон ответил он: “Люблю я!”...

Раскрыл объятья – зал был пуст!

Но даже смерти с бледных уст

Не смыть двойного поцелуя.

23 – 30 декабря 1909

На прощанье

Mein Herz tragt schwere Ketten,

Die Du mir angelegt.

Ich mocht’ mein Leben wetten,

Dass Keine schwerer tragt.

Франкфуртская песенка.[9]

Мы оба любили, как дети,

Дразня, испытуя, играя,

Но кто-то недобрые сети

Расставил, улыбку тая —

И вот мы у пристани оба,

Не ведав желанного рая,

Но знай, что без слов и до гроба

Я сердцем пребуду – твоя.

Ты всё мне поведал – так рано!

Я все разгадала – так поздно!

В сердцах наших вечная рана,

В глазах молчаливый вопрос,

Земная пустыня бескрайна,

Высокое небо беззвездно,

Подслушана нежная тайна,

И властен навеки мороз.

Я буду беседовать с тенью!

Мой милый, забыть нету мочи!

Твой образ недвижен под сенью

Моих опустившихся век...

Темнеет... Захлопнули ставни,

На всем приближение ночи...

Люблю тебя, призрачно-давний,

Тебя одного – и навек!

4 – 9 января 1910

Следующей

Святая ль ты, иль нет тебя грешнее,

Вступаешь в жизнь, иль путь твой позади, —

О, лишь люби, люби его нежнее!

Как мальчика баюкай на груди,

Не забывай, что ласки сон нужнее,

И вдруг от сна объятьем не буди.

Будь вечно с ним: пусть верности научат

Тебя печаль его и нежный взор.

Будь вечно с ним: его сомненья мучат,

Коснись его движением сестер.

Но, если сны безгрешностью наскучат,

Сумей зажечь чудовищный костер!

Ни с кем кивком не обменяйся смело,

В себе тоску о прошлом усыпи.

Будь той ему, кем быть я не посмела:

Его мечты боязнью не сгуби!

Будь той ему, кем быть я не сумела:

Люби без мер и до конца люби!

Perpetuum mobile[10]

Как звезды меркнут понемногу

В сияньи солнца золотом,

К нам другу друг давал дорогу,

Осенним делаясь листом,

– И каждый нес свою тревогу

В наш без того тревожный дом.

Мы всех приветствием встречали,

Шли без забот на каждый пир,

Одной улыбкой отвечали

На бубна звон и рокот лир,

– И каждый нес свои печали

В наш без того печальный мир.

Поэты, рыцари, аскеты,

Мудрец-филолог с грудой книг...

Вдруг за лампадой – блеск ракеты!

За проповедником – шутник!

– И каждый нес свои букеты

В наш без того большой цветник.

Следующему

Quasi unа fantasia.[11]

вернуться

8

“Ибо все лишь сон, о моя сестра!” (фр.).

вернуться

9

“Мое сердце в тяжелых оковах,

Которыми ты его опутал.

Клянусь жизнью,

Что ни у кого нет цепей тяжелей” (нем.).

вернуться

10

Вечно движущееся (лат.).

вернуться

11

Сплошь фантазия (лат.).

8
{"b":"114281","o":1}