— Твоя кожа нежна и шелковиста, Андэль, как лепесток цветка, — сказала Каруду, поглаживая рукавицей плечи, спину и бедра девушки. — Только у авидронок может быть такая красивая кожа. Туртюф тебе об этом говорил?

— Говорил, — отвечала девушка. — Он говорил, что ни разу не встречал женщины с такой упругой и свежей кожей. Что кожу других женщин нужно натянуть на калатуши, ибо ни для чего другого она не годится.

Андэль рассмеялась, а Каруду вспыхнула и закусила губу, но и виду не подала, что заметила оплошность Андэль. Напротив, спокойно закончила омовение и насухо вытерла тело авидронки. Затем она наполнила ладонь душистым маслом и принялась старательно умащивать кожу юной красавицы, после чего костяным гребнем расчесала ей волосы.

Туртюф был хорош в своих темно-синих одеждах. Красив. Богат. Походил на знатнейшего посланника загадочной далекой страны.

Многие путешествия, а также неограниченность средств — наложили отпечаток на его внешний вид. А был он в широких штанах, кои носят народы Оталарисов, в длиннополой яриадской рубахе, поверх нее — в открытой парраде с меховыми вставками, которые предпочитают мореходы, и в странном плаще без застежек с вырезами для рук. К широкому поясу, усыпанному драгоценностями, крепились кинжал «дикая кошка» в эффектных ножнах, покрытых дикарской символикой, несколько увесистых кошелей и футляр для онисовых свитков. Во всей его одежде чувствовалась чванливая роскошь, избалованный вкус, презрение к узколобой местной моде, этакая насмешка над приземленной грономфской моралью и неповоротливой культурой, не желающей замечать более изящного и практичного.

На самом деле Туртюф редко менял наряды, высказываясь о моде, как о занятии недостойном мужчины. Разве можно отвлекаться от дел великих на такой пустяк? В театре, на палубе корабля, на трапезе у липримара или в седле он мог быть в одном и том же, и только в зависимости от обстоятельств менялось количество украшений, которое, впрочем, было всегда велико.

Туртюф был заметен за тысячу шагов, сильный, красивый, еще сравнительно молодой мужчина. Такого человека увидишь и запомнишь на всю жизнь. Настоящий авидронский эжин — смелый и властный, целеустремленный.

Жуфисма, располневшая сорокалетняя женщина, еще красивая, еще для многих желанная, самым изысканным образом приветствовала посетителя.

Распорядительница и гость поднялись на хирону, где цвел благоухающий сад и били фонтаны. Туртюф снял плащ, отвязал пояс с оружием и стянул при помощи прислужниц глухие кожаные сапоги. Его натруженные ноги омыли душистой водой и облачили в мягкие невесомые сандалии. Подали молодого вина и холодного мяса. Заиграла лючина. Вперед вышли обнаженные танцовщицы.

Туртюф отпил из кубка более половины и проглотил несколько сочных кусков оленины. Утолив жажду и голод, он размяк и подобрел. Устроившись на мягких подушках, судовладелец некоторое время наблюдал за откровенным танцем юных проказниц. Наконец он обратился к Жуфисме, которая в ожидании любых распоряжений была неподалеку:

— Я был во многих странах на многих трапезах, мой взор ублажали лучшие танцовщицы материка, но я не встречал женщин, более искусных в танце, чем красавицы твоей акелины.

— Благодарю тебя, мой хозяин. Для меня нет слаще слов, чем твои похвалы. Помни — всё лучшее в нашей скромной обители в твоем полном распоряжении, — отвечала довольная Жуфисма, низко кланяясь, — включая и меня!

— О Жуфисма, клянусь Гномами, Хомеей, Слепой Девой, Великанами и всеми прочими здравствующими богами, что ты и сама прекрасна, словно флурена-вискоста, с поднятыми парусами, наполненными добрым ветром. Не знаю, зачем я трачу время на твоих люцей, когда мне следует молиться тебе одной, умудренной опытом многих побед, утолять жажду в озерном лоне твоей красоты, несравненной и глубокой. Вот кто бы, верно, украсил каждое мгновение моего пребывания здесь!

Жуфисма расцвела от услышанных похвал. Счастливая улыбка посетила ее чувственные уста. Но, зная свое место, она только сказала:

— Я у твоих ног, рэм. Любое твое пожелание!

Туртюф вновь потянулся к кубку, одним глазом наблюдая за движениями танцовщиц. Впрочем, они ему уже порядком надоели.

— Приведите Андэль, — вдруг потребовал он.

Жуфисма прогнала девушек и поспешила удалиться сама.

Вскоре появилась Андэль в белой плаве из тонкого шелка. Полупрозрачная ткань крепилась на одном плече (другое было обнажено), и в отличие от обычной уличной плавы, глухой, многослойной, длиннополой, не скрывала красоту женской фигуры. Светлые волосы девушки с вплетенными сиреневыми лентами были стянуты на затылке, прекрасную головку украшал бронзовый венец люцеи.

Туртюф улыбнулся девушке. Еще никогда Андэль не казалась ему столь прекрасной. Когда полгода назад он впервые столкнулся с ней на лестнице акелины, она выглядела совсем юной, почти подростком, несмышленой, стеснительной. «О Мой Бог, эта девушка, несомненно, достойна большего, чем быть люцеей грономфской акелины», — восхищенно подумал он.

Андэль приложила пальцы ко лбу, приблизилась к гостю и опустилась перед ним на колени.

— Что изволишь, мой повелитель?

— Послушай, — обратился эжин к люцее, подняв ее с колен и усадив рядом. Он был серьезен, почти суров, и девушка ощутила внутренний трепет. — Сегодня мы видимся последний раз.

— Как? — разочарованно воскликнула Андэль. — Ты решил посещать другую акелину?

— Нет же. Надобности такой нет. Но мне предстоит далекое плавание в Медиордесс. Времена настали лихие. Реки, моря и океаны полны пиратских флотилий, и трудно сказать, удастся ли мне вернуться живым и невредимым с кораблями, полными товаров.

— Ты смел и отважен. Вся Грономфа знает о твоих подвигах. Ты потопишь вражеские корабли и вернешься с победой! — убежденно заявила Андэль.

— Всё так, мы не раз давали отпор разбойникам. На мои палатины набраны лучшие матросы. Но знай, геройствовать я рад, но только тогда, когда за спиной плещутся весла авидронских военных судов. Но на этот раз удача мне изменяет. Флотоводцы не дают мне боевых кораблей; я оправляюсь в путешествие один, на свой страх и риск.

— Почему ты не можешь отправить кого-нибудь вместо себя? — спросила наивная Андэль. — Зачем тебе рисковать самому?

— Зачем? Я всю жизнь всё делал сам, и делал отменно. Не доверяя никому, я добился всего, о чем и не смел мечтать. Теперь я строю собственные корабли, покупаю лавки, земли, дворцы. Купил тебя, словно рабыню, могу купить всю эту акелину вместе с Жуфисмой. И только потому, что всё делал сам…

Туртюф был раздражен, и Андэль предпочла прекратить неосмотрительные расспросы. В Грономфе вообще было не принято обсуждать дела с женщинами.

Гость между тем смягчился, что-то вспомнил, полез в потайной карман и достал кожаный мешочек, похожий на кошель. Девушка со скукой подумала о деньгах, но на этот раз ошиблась. Туртюф развязал мешочек и внезапно извлек наружу ожерелье тонкой работы из витой золотой проволоки с подвеской круглой формы, изображающей Хомею.

— Прими этот дар в знак моего к тебе расположения, — сказал Туртюф.

Андэль не могла поверить своим глазам. Мужчина меж тем уже надел сверкающее ожерелье на шею люцеи. Золотая подвеска приятной тяжестью легла на грудь. Девушка сначала обрадовалась, яркий румянец удовольствия и стыда выступил на ее щеках, но вдруг расстроилась, вспомнив о завистливых подругах, о Жуфисме и, главное, о Каруду. Но Туртюф будто прочитал ее мысли.

— Не бойся, Андэль, я не позволю тебя обидеть.

Наедине с мужчиной Андэль была поразительно нежна. Люцея и судовладелец возлежали на огромном ложе в лучших покоях акелины, куда допускались только самые важные посетители. Туртюф благосклонно принимал ласки, временами неумелые и даже забавные, и едва ли не впервые ощущал прелесть и превосходство трепетной юной чувственности, наивности, свежести. Он млел, утопал в блаженной неге, испытывая при этом какое-то мистическое ощущение духовного подъема.

Андэль, в свою очередь, нравился этот грономф, крепкий, полный мужской силы, властный, вспыльчивый, испытывающий презрение к окружающим. Однако, несмотря на это, он мог быть тонким, добрым, внимательным.