Ночь прошла спокойно. Флатоны всё это время роились где-то рядом, что-то кричали, пытались встревожить авидронов, но нападений не совершали, видимо, не имея традиций или надобности воевать ночью.

Утром следующего дня они со всех сторон набросились на истерзанные авидронские позиции. Вскоре правый фланг Кадишской либеры, выбитый из укреплений, чуть отступил. Ибабд, видя, что над всеми его людьми нависла опасность окружения, бросил в бой самый последний резерв — тяжелую конницу. В смертельном бою все эти воины погибли, но нанесли флатонам чувствительный урон и оттянули их силы с правого фланга.

Наступил полдень, и это значило, что Ибабд выполнил то, что ему было поручено. К этому времени его либера была практически наголову разбита. Авидронские военачальники еще надеялись на валилы, которые принесли флатонам больше всего неприятностей: многие из них видели их впервые и поначалу не знали, как с ними сражаться. Но вот они опрокинули набок последнюю валилу — другие уже догорали.

Центр Кадишской либеры держался из последних сил. Вышли из строя все колесницы, от пеших метателей осталось не более тысячи человек, погибли восемь военачальников и две трети всех десятников и сотников. Наконец Ибабд отдал распоряжение поджечь все метательные механизмы, а воздушным шарам велел лететь в Дати Ассавар. На одном из них военачальник мог бы спастись и сам. Так ему многие и предлагали. Но он, не раздумывая, остался вместе со своей гибнущей армией.

Потом Ибабд приказал всем отрядам отступать в сторону лагеря. Как раз в это время флатоны перегруппировывались и на время оставили в покое так долго упорствующих авидронов. Остатки партикул собрались вокруг своих знамен и начали осторожно отходить…

Эта ночь в окруженном флатонами авидронском лагере была для многих цинитов Кадишской либеры, может быть, самой страшной ночью в их жизни. На соседних холмах догорали останки метательных механизмов — гордость Кадишской либеры. Стонали тысячи раненых, свезенных в шатры лекарей. Все вокруг имели жалкий вид: черные от пыли и дыма лица, обожженные, изорванные, окровавленные одежды.

От некогда блестящей двадцатитысячной армии, созданной при личном участии Алеклии, сейчас осталось три тысячи усталых потрепанных воинов. Но они не утратили мужества и достоинства. Несмотря на то, что пришлось спешно отступать, у всех было ощущение, что либера сделала все, что смогла, и никто, никакое, даже самое отчаянное войско не смогло бы сделать большего. Ибабд это понимал, и чувство выполненного долга хотя бы отчасти успокаивало его. Всю ночь он не спал, горько переживая гибель своего великолепнейшего войска, обходил раненых, поддерживая их своим присутствием и своей искренней благодарностью. Многие, в особенности умирающие, смотрели на него, как на родного отца, видя в нем своего последнего утешителя.

Флатоны, казалось, засели у самых стен лагеря, рычали на разные голоса, выли волками, метали зажженные стрелы. С любой сторожевой башни были хорошо видны многочисленные костры флатонов, горящие, казалось, даже у самого горизонта. Два раза к воротам подъезжал переговорщик и на ломаном авидронском предлагал цинитам сдаться, обещая им жизнь.

Поздней ночью Ибабд собрал военный совет, на который пригласил всех выживших военачальников, цинитаев и аймов, а также ДозирЭ и Идала. Все понимали — Кадишская либера окружена, и на спасение нет никаких шансов. Однако большинство авидронов сохраняли спокойствие.

У либеры было три пути: немедленно сдаться в плен, выйти из лагеря и умереть в честном бою или оставаться в лагере, ибо продержаться в нем можно было довольно долго. Первое авидронам претило и всерьез не обсуждалось, второе выглядело довольно глупо, третье сулило лишь какие-то призрачные надежды, но, по сути, не предвещало ничего утешительного, кроме отсроченной гибели.

Пораженные величием и драматизмом момента, высказывались все, горячо поверяя достойному собранию свои мысли. Молодые сотники, пользуясь чаще возвышенным слогом, в большинстве своем ратовали за последний смертельный бой; они говорили, что самоотверженность и героизм, проявленные ими перед смертью, покроют славой имя Кадишской либеры на века, а флатоны с моральной стороны не получат долгожданной победы. Их старшие товарищи, опытные военачальники, не разделяли такой безоглядной пылкости и пытались найти из сложившегося положения хоть какой-то выход. Ибабд внимательно выслушивал всех, тщательно взвешивая любой новый довод, и каждого искренне благодарил за произнесенную речь.

ДозирЭ единственный не был эжином среди присутствующих, к тому же он так устал за эти дни, что плохо понимал, что вообще происходит, и поэтому, когда до него дошла очередь, немного сконфузился, не зная, что добавить к уже произнесеным речам. Однако Идал, чье явное благородство и военная выправка всем внушали уважение, вдруг высказал мысль, которая еще никому не приходила в голову.

— Я более склонен был думать, что самое разумное решение — оставаться в лагере и защищаться. Но таким образом можно продержаться пять, ну десять дней, не больше. Все видели, как воюют флатоны. Между тем Авидрония далеко, от Дати Ассавар помощи ждать не приходится. И тогда я пришел к выводу, что единственный шанс на спасение, пусть ничтожный — это самим с боем прорываться в Дати Ассавар…

Рассудительность грономфского эжина и его завидное хладнокровие произвели на собрание неизгладимое впечатление. Многие присутствующие заметно расстроились, потому что им не пришла на ум эта простая и вместе с тем блестящая мысль. После долгих и довольно бурных обсуждений было решено воспользоваться предложением Идала.

С собой брали только самое необходимое. Бóльшую часть имущества Кадишской либеры: припасы на тридцать дней, метательные снаряды, лагерное имущество, средства для переправы, мастерские, сотни повозок, несколько стенобитных механизмов — всё это решили сжечь, уничтожить или повредить, так, чтобы ничего не досталось врагу. Самая сложная проблема, которая никому не давала покоя, вызывая жестокие нравственные терзания и жгучий стыд за собственные мысли, заключалась в судьбе раненых, которых в лечебнице Кадишской либеры скопилось огромное количество. Ибабд, впрочем, отнесся к этой проблеме как к само собой разумеющейся: раненых, тех, кто не мог идти, погрузили на быстроходные повозки, по шесть человек на каждой, и впрягли в них мохноногих авидронских лошадей тягловой породы.

К утру всё было подготовлено. То, что собирались сжечь, облили дорианским маслом и подожгли; тут же сотни костров, подхваченные теплым задиристым ветерком, гулявшим по холмам, взвились к небу.

Кадишская либера вышла из лагеря, явив флатонам ощетинившийся длинными копьями клин. Спереди и сзади ехали конники, по бокам шли тяжеловооруженные пешие, внутри клина расположились метатели и все вспомогательные отряды. В центре строя двигался обоз с ранеными и самым ценным имуществом, которое не решились оставить. Там же находились знаменосцы, держа над головой гордые знамена партикул и прославленное знамя Кадишской либеры.

Флатоны напали не сразу: видимо, им и в голову не приходило, что авидроны могут решиться на столь безрассудный поступок. Только редкие лучники стали тревожить боевой строй, но сильная ответная стрельба не позволила им слишком приблизиться и нанести либере ощутимый урон. Лишь когда окончательно рассвело, воины Темного океана опомнились и густо окружили авидронов, которые уже успели пройти три итэмы и приближались к Пути на Дати Ассавар.

Островитяне, очевидно, ни в коем случае не хотели допустить, чтобы Кадишская либера пробилась к дороге: плотными отрядами они яростно набрасывались на клин со всех сторон, пытаясь его расчленить. Однако авидроны сражались со всей отчаянностью, на которую были способны, сотни флатонов гибли у ног монолитаев Ибабда, так и не сумев нанести авидронскому строю существенного вреда.

Несколько раз клин останавливался, поскольку на пути вырастали ударные конные отряды противника, но после короткой неистовой рубки авидроны продолжали движение, а рассеченный надвое строй флатонов распадался.