Так прошло два дня. Вдруг всё стихло, качка прекратилась, и в это же самое время ДозирЭ очнулся. Откуда-то издалека пробивались спокойные и чистые звуки лючины, слышался стук топоров и бодрые возгласы десятников. На обессиливших ногах молодой человек поднялся на палубу. Всё вокруг от носа до кормы порушил и обезобразил проклятый шторм, но везде уже ухватисто работали моряки и морские циниты. Небо было высоким и голубым, а под ним расстилалась бирюзовая морская гладь, густо усеянная лиловыми точками водяных роз. Самое удивительное зрелище, которое молодой человек видел в своей жизни.

ДозирЭ оглядел горизонты. Вокруг дрейфовало много кораблей, и все они имели самый унылый вид. Наконец воин разыскал невозмутимую «Саталикозу», которая оказалась повреждена меньше остальных, и у него отлегло от сердца — Божественный жив. Однако на всем обозримом пространстве он так и не смог обнаружить «плавучих акелин». И у ДозирЭ внутри всё словно онемело: о, беспощадные, беспощадные Гномы!

Как выяснилось позже, шторм разметал авидронские корабли по всему морю Радости, и только в порту Бенедикта удалось установить, какие галеры спаслись, а какие навечно поглотила черная пучина. С каким же счастьем ДозирЭ, уже совсем отчаявшись, бросился на грудь Идалу, когда увидел все шесть транспортных салурисов «плавучих акелин», входящих в гавань! Впрочем, радость быстро прошла: к кораблю, где находилась Андэль, уже устремилась малая галера с поднятыми сигнальными лентами, которые извещали всех вокруг: «Мы благодарим Солнце и Небо, что вы живы!» На носу стоял Божественный.

Красивый Хо, интол Оталарисов, вот уже несколько раз встречался на «Саталикозе» с Инфектом Авидронии, выказывая ему невиданное почтение. Однако должна была состояться еще и церемониальная встреча, которая в подобных случаях обычно сопровождалась праздничным шествием. Когда наконец через несколько дней в Бенедикт пришли все суда, а пятьдесят три пропавших корабля ждать более не имело смысла — верно, все они сгинули во время шторма, — Алеклия приказал выгружать на пристань лошадей и колесницы, а также всё остальное, необходимое для «составления красочной процессии».

Однажды поздним утром в начале главной улицы Бенедикта показалась пестрая кавалькада, и горожане, уже давно поджидавшие начала церемонии и потерявшие всякое терпение, ринулись вперед, желая занять место как можно ближе к дороге. Все они, однако, были остановлены местными стражами порядка, вооруженными плетеными щитами и длинными бамбуковыми палками.

Били калатуши, призывно гудели трубы и раковины, а лючины играли «Славу Авидронии!». В небе показались воздушные шары, и толпа ахнула: многие решили, что видят Божьих посланников, снизошедших с облаков, и принялись молиться. Вскоре матри-пилоги опустились совсем низко, и на головы оталарисов посыпались кружащиеся в воздухе пестрые лепестки цветов — красные, оранжевые, синие, белые.

В голове шествия бежали колонной мальчики в коротких розовых накидках с посеребренными рожкáми и дудели, поворачиваясь во все стороны. За ними, отстав шагов на триста, шли белобородые старцы, олицетворяющие знание и опыт. Один нес в вытянутой руке клетку с птицей, другой — копье, третий — куриное яйцо, четвертый — сноп пшеничных колосьев. Все эти предметы вместе иносказательно обозначали умное и доброе послание дружественному народу Оталарисов с пожеланием мира, плодородия и процветания.

После старцев провели боевого черного слона в железных доспехах, который вызвал восхищенный гомон, а далее проследовали два больших отряда морских цинитов, одетых празднично и вооруженных диковинным и вряд ли пригодным для боя оружием, которое на самом деле использовали только в триумфальных шествиях. За трубачами, предварявшими главную часть процессии, показались знаменосцы, несущие белое с золотыми львами знамя Инфекта Авидронии, и тут все горожане ахнули и воздели руки к небу, завидев всадника в бертолетовых одеждах с короткой пикой в руках и на красном коне. Его окружали со всех сторон пешие телохранители — лучники, копьеносцы и меченосцы. «Алеклия, Алеклия!»

— Разве бывают красные кони? — спросил удивленно у отца, с виду лавочника, кудрявый мальчик из толпы.

— Это правитель Авидронии, и говорят, что он самый настоящий бог. А у богов всё возможно, ты же знаешь, — отвечал мужчина, и сам удивленный до крайности.

— Да? Ух ты! — изумился мальчуган, разглядывая во все глаза живого бога, но тут вдруг снова спросил: — А разве бог не один — тот, которому мы молимся?

— У каждого народа — свой бог, — не сразу нашелся лавочник, заметно раздражаясь от того, что мало соображает в таких сложных вещах.

— А я думал, что бог — один на всех, — разочарованно протянул малыш и тут, немного поразмыслив, едва не задохнулся от целой цепочки умозаключений, которыми смог бы запутать не только простоватого лавочника, но и авидронского тхелоса: — Но если богов много, кто из них главней? И если каждый из них, как наш, создал Шерас, то кто тогда его создал на самом деле? И тогда все ли они настоящие боги? Если наш бог не в силах вернуть нам маму и сестру, то, возможно, авидронский бог сумеет это сделать? Может быть, он сильней нашего, раз победил лимских разбойников?..

Не выдержав, лавочник дал мальчишке крепкую затрещину.

Божественный вел своего коня Анхаса шагом и больше наблюдал за его поведением, чем обращал внимание на восклицания собравшегося вдоль дороги народа. Красавец конь после долгого плавания потерял былую стать, заметно ослаб, отвыкнув от твердой почвы и тяжести седока, и ступал вначале неуверенно — его время от времени слегка заносило то в одну, то в другую сторону. Но, быстро освоившись, он стал прежним скакуном. Довольный Алеклия потрепал по шее старого друга: «Молодец, Анхас!»

Инфект проехал, оставив горожан в полной уверенности, что только что они видели живого бога. Следом, запряженная восемью буйволами, показалась высокая повозка с людьми в удивительных головных уборах. Они черпали из сундука пригоршни монет и размашисто бросали их в толпу. Золото и серебро летело во все стороны, и то и дело возникала свалка, неизменно переходящая в потасовку. Однако гиозы внимательно следили за порядком, их бамбуковые палки тут же начинали прыгать по головам, и смута быстро прекращалась.

Далее на мостовую вступила Белая либера, часть ее воинов двигалась в конном строю, а часть — в пешем, поскольку немало лошадей во время путешествия и шторма погибло. Кони отряда телохранителей Инфекта заметно отощали и, хотя были «наряжены» подобающим образом, выглядели очень плохо: они давно не получали должного ухода, к которому привыкли в дворцовых конюшнях. Но горожане, чьи головы накрыла тень от широких знамен партикул, видимо, впервые увидав столь грозное войско, были потрясены и общим его видом, и серьезностью каждого воина в отдельности, но прежде всего золотыми панцирями, в которые циниты были закованы. «Какой же силы эти воины, — удивлялись оталарисы, — если для их доспехов не жалко столько золота?»

Авидроны, в свою очередь, с удивлением разглядывали жителей города. Все как один оталарисы были малы ростом, буроволосы и пучеглазы, а одевались в широкие штаны и длинные рубахи, похожие на женские плавы. Их вид показался гордым воинам забавным, и многие из них с трудом сдерживали улыбку и лишь обменивались друг с другом понимающими взглядами.

За белоплащными последовали боевые колесницы, ведомые тройками лошадей, затем — строгие колонны Абордажной либеры, а потом — люцеи Дворцовой акелины в изящных разноцветных плавах с бронзовыми венцами на головах. Все они держали в руках пучки черных жемчужин и время от времени бросали по одному цветку в публику, и местные юноши, пораженные неземной красотой женщин, кидались за цветами гурьбой. Последней из люцей появилась Андэль в серебряной колеснице — она была облачена в голубые одеяния Духа Любви из авидронского предания, с полурасправленными лебедиными крыльями на спине…

Шествие замыкали живые «дары», предназначавшиеся Красивому Хо. Тридцать плененных в сражении при Галермо лимских вождей и с ними семьсот разбойников, следом две тысячи освобожденных из рабства жителей Оталарисов и за ними — тысяча рабов. А еще семьдесят повозок со всякими богатствами — малая толика откупа, полученного в Дуканах.