В воздух взмыли шестеркой.

Вскоре последовала команда с земли:

— В квадрате двадцать два — вражеский корректировщик... [350]

Опять эта юркая «рама»! Двухфюзеляжный (за что так и прозван), двухмоторный ФВ-189 редко кому удавалось сбить. От осколков зенитных снарядов и пулеметных очередей он был хорошо защищен броней, от истребителей спасался маневренностью. Мог пикировать, поворачиваться вокруг своей оси, чуть ли не останавливаться на месте.

Сейчас «рама» под прикрытием шести Ме-109 ходила галсами на высоте четырех с половиной тысяч метров над Новороссийском, корректируя огонь своей дальнобойной артиллерии. Литвинчук ушел в сторону солнца, набрал пять тысяч. Приказал четверке Краснова связать боем «мессеры», сам с Пашутовым устремился к корректировщику.

— Атакуем.

Ведомый надежно прикрыл командира. Экипаж «рамы», видя, что «мессеры» скованы боем, принялся маневрировать, уклоняясь от атак резкими эволюциями. Затем, поняв, что надолго лишился прикрытия и отбиться не удастся, стал пикировать в сторону Тамани. Угол снижения доходил до восьмидесяти-девяноста градусов. Литвинчук не удовлетворился срывом корректировки вражеского артогня и, в свою очередь, рискованно сманеврировав, всадил пару очередей в один из фюзеляжей «рамы».

Убедившись, что отбил у корректировщика охоту висеть над позициями наших войск, вернулся к товарищам. «Мессеры», заметив это, стали поочередно выходить из боя. Однако один, очевидно ведущий, решил помериться силой с Борисом. После бешеной воздушной карусели Литвинчук крепко засел на хвосте гитлеровского аса и стал бить его из пушки и пулеметов. Стремясь оторваться от преследования, тот перешел в крутое пике. Но «мессер» не «рама», Борис быстро настиг его, сблизился до полусотни метров и почти в упор расстрелял из пушки. Вражеский истребитель загорелся, крутнул [351] несколько оборотов в штопоре, с воем врезался в землю...

Ведомыми был сбит еще один «мессершмитт».

Через несколько дней после этого боя вернувшегося из очередного полета Литвинчука на аэродроме окружили друзья.

— Борис, посмотри, кого ты сбил! Это же знаменитый фашистский ас! Грозой был на фронтах Западной Европы...

Литвинчук взял газету, равнодушно скользнул взглядом по строчкам.

— Ну так Европы... Там они в воздухе были хозяева...

Да, в нашем воздухе хозяевами стали мы. И перелом этот впервые явно обозначился именно здесь, на нашем фронте, в небе над кубанскими степями, в предгорьях Кавказа, над Черным и Азовским морями...

День 11 сентября был для наших друзей-истребителей особенно «урожайным»: они сбили в воздушных боях десять вражеских самолетов и пять повредили.

* * *

Войска 18-й десантной армии и морская пехота теснили врага в Новороссийске. Ни на минуту, ни днем ни ночью не затихали ожесточенные бои. Непрерывный гул сотен орудий доносился до наших аэродромов...

А мы — «длинная рука командования ВВС» — выполняли задачи в глубоком тылу противника. Признаться, было немного досадно. Хоть, конечно, и понимали, что, нанося торпедные и бомбовые удары по транспортам в море и в портах, мы непосредственно помогаем фронту, мешаем врагу подвозить подкрепления на Тамань. А постановкой мин на его дальних фарватерах, может быть, и способствуем осуществлению дальнейших замыслов командования: ведь наступление только еще началось...

14 сентября шесть самолетов-миноносцев готовились отправиться в далекий путь. Им предстояло пересечь [352] море с востока на запад, оставить справа Румынию, пролететь над Болгарией и поставить мины на реке Дунай юго-западнее Бухареста.

Для обеспечения взлета с прифронтового аэродрома, сбора группы и отхода ее на безопасное расстояние в море была выделена пара истребителей. Их пилотировали капитан Литвинчук и лейтенант Наржимский.

Взлетели засветло. Сначала «ястребки», затем тяжело нагруженные миноносцы.

Когда группа находилась еще в видимости берега, Наржимский доложил своему командиру:

— Выше слева два самолета!

— Продолжай наблюдение, — спокойно ответил Литвинчук.

Два ФВ-190 легли на курс миноносцев — преследование. Наши экипажи сомкнули строй. «Фоккеры» осторожно пошли на сближение. Трассы крупнокалиберных пулеметов заставили их отступить. Выждав несколько минут, гитлеровцы бросились в атаку. Она вновь была отбита пулеметным огнем воздушных стрелков. Еще атака. Опять дружный огонь...

Литвинчук и Наржимский не вмешивались.

Гитлеровцы обнаглели. Набрасывались то с одной стороны, то с другой, издали открывали огонь. Трассы их пулеметов и пушек несколько раз пронизывали строй...

Наши истребители по-прежнему барражировали в стороне.

Едва ли экипажи тяжелых «илов» догадывались о замысле врага. Но они полностью доверяли Литвинчуку. Если Борис не ввязывается в бой, значит, на то есть серьезнейшая причина.

Вдруг все стало ясно. Откуда-то снизу внезапно вынырнули еще четыре «фоккера», сразу бросились в атаку на строй самолетов-миноносцев. Не связанные боем, своевременно разгадавшие хитрость Литвинчук и [353] Наржимский метнулись им наперерез. Несколько ярко сверкнувших в вечереющем небе молний — и ведущий фашист вспыхнул, перевернулся. Его ведомого с первой очереди срезал Наржимский.

Вот это работа! Работа Литвинчука! Представляю, что он чувствовал, когда летал в сторонке, а пара гитлеровцев, полагая, наверно, что он трусит, щипала наш строй...

Зато какая победа! Гитлеровцев оставалось еще вдвое больше, но теперь они уже паслись смирно в сторонке, испытывая не притворный, а настоящий страх. Вскоре и вовсе отстали, повернули обратно к берегу, сославшись, наверно, на то, что горючее на исходе.

Через четверть часа вынуждена была вернуться и наша пара. Ведущий группы миноносцев старший лейтенант Дмитрий Бабий горячо поблагодарил отважных «ястребков» и тут же доложил на командный пункт об одержанной ими победе. Литвинчук и Наржимский пошли на свой аэродром, а экипажам миноносцев предстоял еще утомительный и опасный десятичасовой полет...

* * *

Дима Бабий прилетел к нам из базы за несколько часов до получения этого задания, утром 14 сентября. Привез с собой бочонок вина, бережно отнес в землянку.

— Ребята, не трогать! Это вино особенное...

— Вот и попробуем, если особенное!

— Не трогать, сказал?

— Да ты что, Дима? На свадьбу, что ли, решил его приберечь?

— Больше, чем на свадьбу. На днях вышвырнем гитлеровскую нечисть из Новороссийска. Тогда и выпьем.

С этим все согласились.

Но выпить за победу Диме не довелось.

Наутро из глубокого тыла врага возвратилось семь самолетов. Бабия среди них не было. Долго ждали: может, вернется? Прошло утро, миновал день. Вечером в [354] журнале боевых действий появилась очередная запись: «С боевого задания не возвратился экипаж в составе летчика старшего лейтенанта Дмитрия Федоровича Бабия, штурмана капитана Леонида Ивановича Лебедева, воздушного стрелка-радиста сержанта Павла Петровича Лелеко, воздушного стрелка сержанта Дмитрия Петровича Филиппенко».

Отличный, славный экипаж. Какие ребята! Не было у меня никого в полку дороже и ближе Димы...

Через день был освобожден Новороссийск. Мы исполнили желание Димы. Первые кружки, как он и мечтал, выпили за победу. Второй тост я произнес про себя: не было принято пить за возвращение тех, кого, может быть, нет в живых...

Потом в штабе читал наградной лист, подписанный полковником Токаревым, — Дима за несколько дней до последнего вылета получил второй орден Красного Знамени:

«Гвардии старший лейтенант Бабий за период Отечественной войны с германским фашизмом совершил 167 боевых вылетов... Летал на бомбоудары по линии фронта, аэродромам противника, военно-морским базам, по плавсредствам в базах и в море, по железнодорожным станциям и эшелонам, на воздушную разведку военно-морских баз и плавсредств, на торпедирование транспортов, на постановку мин, на обеспечение крымских партизан вооружением и продуктами питания и на прикрытие кораблей. За этот период его экипажем уничтожено... Гвардии старший лейтенант Бабий проявляет мужество и отвагу в борьбе с германским фашизмом, в бой идет смело, решительно, с желанием...»