Несмотря на превосходство сил врага, наши войска часто переходили в контратаки. Вооруженные до зубов гитлеровцы не выдерживали дерзких ударов советских пехотинцев и моряков.

В один из таких дней эскадрилья, в которой служил Клименко, получила приказ нанести бомбовый удар по отступающему противнику. Гитлеровцы широкой лавиной в беспорядке бежали по дороге и по степи вдоль нее. При появлении наших самолетов паника на шоссе усилилась, техника сбилась в «пробки». Девятка бомбардировщиков вышла на цель в строю «клин». Замыкающим в ней летел Клименко. Через минуту на всем пути отступления гитлеровцев густо встали кусты разрывов осколочных бомб. Затем эскадрилья в том же строю развернулась, [66] снизилась до минимальной высоты и проутюжила дорогу разящим пулеметным огнем, оставляя за собой сотни вражеских трупов...

Гитлеровское командование с опозданием подняло с ближайших аэродромов восемнадцать истребителей — по два на каждый наш бомбардировщик. Чтобы исключить возможность атаки снизу, эскадрилья перешла на бреющий полет. Еще более сомкнула строй. На всем пути от Керченского полуострова до станицы Крымской «мессеры» яростно атаковали отважную девятку, стремясь отомстить за разгром своей отступавшей колонны. Однако стрелки-радисты метким и плотным огнем отгоняли их, действуя по принципу «Защищай товарища, а он защитит тебя».

Вдобавок к огромным потерям на шоссе фашисты недосчитались нескольких истребителей. Ни один из наших бомбардировщиков не был сбит. Поврежденный самолет Федора Калмыкова сделал вынужденную посадку на Таманском полуострове. Тяжело ранены были Виктор Беликов и его стрелок-радист Алексей Шлыков. Довести до аэродрома сильно поврежденную машину помог комиссар эскадрильи старший политрук Петр Карпов, летевший с Беликовым в качестве штурмана.

В экипаже Клименко были ранены стрелок-радист Михаил Гусев и воздушный стрелок Петр Довбня. Машина получила значительные повреждения: было перебито замковое соединение шасси, срезано заднее колесо. Обычно в таких случаях посадка производится с убранным шасси, на фюзеляж, и машина, как правило, выходит из строя. Клименко, однако, сумел посадить самолет на одно колесо и спасти машину...

Экипаж и до этого боя много раз отражал атаки вражеских истребителей, на его счету было три сбитых «мессера». В дни ожесточенных оборонительных боев за Новороссийск в августе сорок второго года звено Клименко в составе эскадрильи майора Чумичева нанесло сокрушительный [67] бомбовый удар по быстроходным баржам, с которых враг готовился высадить десант на Мысхако. Много барж было потоплено, остальные вынуждены были уйти в сторону Керченского пролива...

Доблестный, замечательный экипаж! Каждый из четверых — настоящий герой.

И вот — с задания не вернулись...

* * *

В тот же день, 19 декабря, шесть экипажей полка вылетели на обеспечение действий наших боевых кораблей, проводивших ночной обстрел портов Феодосия и Ялта. Из-за сложных метеоусловий подсвечивание портов светящими бомбами и корректировка артиллерийского огня не удались. Бомбоудар как отвлекающий маневр был выполнен только по порту Феодосия экипажем старшего лейтенанта Бабия.

На обратном пути корабли прикрывались четырьмя экипажами, вылетевшими перед рассветом. Одна пара сопровождала эскадренный миноносец «Незаможник» и сторожевой корабль «Шквал», вторая — лидер «Харьков» и эскадренный миноносец «Бойкий».

Во второй половине дня 20 декабря наш самолет был направлен на поиск экипажа Клименко. Кроме того, мы должны были произвести разведку погоды и фотографирование портов Феодосия и Ялта: командованию флота необходимы результаты ночного артиллерийского обстрела.

Вместо заболевшего Коли Панова летел сержант Павел Лелеко — опытный стрелок-радист из отличного, слаженного, пользующегося заслуженным доверием экипажа старшего лейтенанта Бабия.

Задание сложное. Перед вылетом я обратил внимание всех членов экипажа на то, чтобы быть особенно осмотрительными: надо ожидать, что после вчерашнего обстрела Ялту и Феодосию будут усиленно прикрывать истребители, а над морем возможны встречи с самолетами-разведчиками [68] противника, рыскающими в поисках наших кораблей.

Феодосийский залив оказался закрытым низкой облачностью. Решил снизиться. Но и на высоте двадцати-тридцати метров над водой видимость из-за тумана была крайне ограниченной. Сфотографировать порт не удалось.

От мыса Меганом до траверза Гурзуфа летели вдоль берега. Сколько ни всматривались в поверхность моря, нигде не было видно ни шлюпки, ни каких-либо предметов, указывающих место аварии самолета...

К Ялте подошли с запада, прикрываясь нижним краем облаков, так что наше появление оказалось полной неожиданностью для противника. С высоты тысячи метров отлично сфотографировали порт и визуально зафиксировали, что в нем находятся один тральщик, три самоходные баржи и до полутора десятков мелких судов. Четыре стокилограммовые бомбы, сброшенные Гришей, разорвались в северной части порта, накрыв портовые сооружения. О наличии плавсредств Лелеко немедленно доложил на землю радиограммой.

— Почаще бы так зевали фрицы! — подвел итог действиям Жуковец.

— Привыкли к шаблону, — пояснил штурман. — Избаловались...

— А кто их избаловал? — задал ехидный вопрос Лелеко. И тут же: — Самолет справа!

— Заболтались!..

Нет, противник был обнаружен вовремя. «Юнкерс-88», пересекая наш курс, летел в сторону Крыма. Очевидно, возвращался с разведки.

— Стрелку-радисту смотреть за воздухом, воздушному стрелку продолжать поиски на воде!

В море всматривались мы все. С надеждой, с боязнью. С надеждой найти товарищей в живых. С боязнью [69] обнаружить что-либо, свидетельствующее о их гибели...

Нет. Ничего.

Остается надежда...

К аэродрому подлетали в сумерках. Низкая облачность, дождь...

У капонира нас ждал весь технический экипаж. По лицу Белякова видно было, что он чем-то озабочен.

— Все в порядке, командир?

— В порядке. Боишься, что много дырок привез?

— На этот раз да, командир. Задание получил: срочно подготовить машину к ночному вылету, подвесить тринадцать ФАБ-сто. Срок — тридцать минут, тут не до дырок...

Я только присвистнул. Дела...

— Давай, Миша! Оставлю стрелков тебе в помощь.

В штабе майор Сергей Павлович Колесин, выслушав наш доклад, приказал штурману нанести на план порта обнаруженные плавсредства.

— Сами и полетите бомбить. Мы уже подготовили по вашей радиограмме четыре экипажа. Ваш — пятый. Готовьтесь!

— Есть!

Из дверей вынырнули в кромешную тьму. По-прежнему моросил дождик.

— Перекусить не забежим, командир?

— Некогда, Гриша! Сообразят там стрелки что-нибудь...

У машины нас ждал Беляков.

— Самолет к боевому вылету готов!

— Молодцы!

Однако ночной полет не состоялся. Прибежал посыльный: [70] из-за плохой погоды задание отложено до утра.

— Ну вот, теперь можно и поужинать...

Наутро отправились на задание в составе четырех самолетов. Группу возглавил сам подполковник Канарев. Ведомые — капитан Бесов, старшина Литвяков и я. С Бесовым летел в качестве воздушного стрелка замполит полка майор Забежанский.

К крымскому берегу летим над морем. Впереди меня — машина Бесова. Чувствуется, что летчик утратил навык: неуверенно выдерживает дистанцию, интервал. Ничего удивительного: это первый его боевой вылет после тяжелого ранения.

Я даже помню, как это было.

В тот день, 24 августа, мы вместе с гвардейцами наносили бомбоудар по скоплению войск в станице Неберджаевской. Небо кипело от разрывов, бомбардировщики прорывались к цели буквально сквозь стену огня...

Вот появились и вражеские истребители. Группу гвардейцев атаковали семь «мессеров», нашу — четыре. Мы уже успели отбомбиться и в коротком бою отбились, не понеся потерь. Больше того, на счету моего экипажа появился первый сбитый «мессер» — его меткой очередью сразил Николай Панов.