Это было в ночь на 18 января.

И снова шли. Учтя горький опыт, избегая селений, ночуя в пустых сараях, в оврагах, в стогах. Питались тем, что могли добыть сами. Однажды Гордеев от голода потерял сознание, упал. Придя в себя, поднялся и продолжал путь... [216]

Шли в сторону Кавказе, к своему полку. Хоронясь в убежищах, прислушивались к разговорам. Узнали, что немцы бегут. Издали наблюдали отступающие колонны, слышали отдаленный артиллерийский гул...

Это были уже кубанские степи.

2 февраля дошли до хутора Восточный Чалбосский. Решились зайти.

— Фашисты давно разбежались, линии фронта здесь нет, — сказали им жители. — Наши гонят врага уже далеко...

Летчики обнялись, на их глазах показались слезы. Они свободны! Могут заходить в любой дом, громко говорить, смеяться...

От встречных красноармейцев узнали, что в станице Архангельской находится крупный штаб. Миша Гусев еле передвигался. Его палил жар, временами покидало сознание. Решив, что заболел тифом, он попросил оставить его в ближайшей деревне.

К счастью, их догнал крестьянин и на санях подвез до Архангельской.

Здесь находился штаб 58-й армии. Гусева сразу положили в госпиталь, Гордеева после проверки направили через Краснодар в родной полк.

Пока Гордеев шел пешком до Краснодара, затем ехал по еще не полностью восстановленной железной дороге, Гусев успел выздороветь и раньше него прибыть в полк.

Вскоре — это было уже в марте — в полк вернулись Клименко и Соломашенко. Рассказали, что их схватили в той деревне — Каратубель — полицаи. Дальнейшая история их скитаний была почти точным повторением того, что пришлось пережить Гордееву и Гусеву. Концлагерь в Таганроге. Побег. Переход по льду через Таганрогский залив. На Кубани перебрались через линию фронта... [217]

Весь боевой экипаж оказался в сборе. Вот какое продолжение имела запись в журнале боевых действий полка от 19 декабря 1942 года.

С первых дней Великой Отечественной войны на Черноморском флоте широко применялось такое грозное морское оружие, как мины. Особое место в «минной войне» отводилось флотской авиации: она могла ставить мины в местах, недоступных для наших кораблей — в проливах у занятых врагом берегов, на фарватерах вблизи баз и портов, на судоходных реках...

С 1942 года и до конца боевых действий на Черном море самолеты были основными постановщиками мин.

Скрытность этого оружия, практически неограниченная «живучесть», опасность встречи с ним в любом районе моря оказывали на противника сильное моральное воздействие, заставляя его уклоняться от плавания в миноопасных районах. Да и потери от мин он нес довольно значительные.

В марте 1943 года полк продолжал интенсивные минные постановки в Керченском проливе. Затрудняя и сковывая движение кораблей противника в этом районе, авиация флота оказывала неоценимую помощь наступающим войскам Северо-Кавказского фронта.

Разумеется, и противник всеми возможными средствами противодействовал нам: район был буквально утыкан наблюдательными постами, прожекторными установками, зенитными батареями всех калибров, днем и ночью охранялся истребителями.

12 марта было приказано готовиться к ночному вылету. Для прикрытия действий группы выделялось три самолета, пилотируемых опытнейшими летчиками — майорами Черниенко и Минчуговым и капитаном Василенко. Их задача: на большой высоте несколько раз [218] выйти на цель и, сбросив бомбы, отвлечь на себя прожектора и огонь противника.

Экипажи самолетов-миноносцев тщательно готовились к выполнению задания: мины требовалось сбросить точно в заданных районах. Значит, с малой высоты. И при выходе на цель приходилось надеяться только на строгое выдерживание режима полета и точность расчетов штурмана: погода не баловала.

В условиях ночного полета каждый экипаж действует самостоятельно. После работы над картой мы обменялись мнениями.

— Самое неприятное, братцы, — малая высота, — вздохнул Трошин. — Попадешь под прожектора...

— Ну, на малой-то ненадолго... — нерешительно возразил штурман Коршунов.

— Хватит, чтоб ты промазал. Времени на прицеливание тоже ведь кот наплакал.

— Промажем — пойдем на второй заход...

— Если на первом не врежут!

— А ты как думаешь? — спросил я у Димы Бабия.

— Дело покажет, — философски заметил он.

Пришлось с ним согласиться. Все будет зависеть от обстановки. Одно дело тактика, разработанная на земле, другое дело — бой. Зачастую предварительные решения служат лишь одному: вылететь на задание с уверенностью в успехе. Однако и это немало. Даже и опытный летчик не очень-то любит, чтобы команда на вылет застала его врасплох. Моральная подготовка...

— Все будет хорошо! — заверил наш эскадрильский минер Леонид Лебедев. — Вы жуки опытные!

Майские, надо думать, жуки. Что летают ночью. Но и они натыкаются сплошь да рядом на автомобильные фары.

Да, лишь бы не прожектора...

Подошло время вылета. Тяжело нагруженные машины [219] с трудом отрываются от земли. Первым стартует Бесов, за ним Лобанов, Трошин, Минчугов, Беликов, Черниенко, Саликов, я. За нами — Бабий и Василенко.

Дождь, едва накрапывавший при взлете, заметно усиливается, шрапнелью хлещет по кабине, по плоскостям. Полная тьма, полет вслепую.

На борту размеренный рабочий ритм. Каждый занят своим делом, чутко прислушивается к командам и докладам. Штурман озабоченно выверяет курс, я стараюсь с абсолютной точностью выдерживать заданный режим полета. От этого зависит все. Незаметно проскочить вход в Керченский пролив, не попасть прежде времени под обстрел зениток, а то и под огонь истребителей. Первые атаки их ночью всегда неожиданны...

Смотрю на часы. Одиннадцать.

— Командир, впереди пролив!

Начинаю снижение. Машина проваливается во тьму. Осторожно планирую. Каждый полет надо выполнять так, будто летишь впервые...

В руках штурмана крупномасштабная карта района постановки мин. Дает доворот. Боевой курс. Сколько раз приходилось вести машину по этой короткой прямой, когда вокруг искрятся разрывы, крутятся огненные нити...

Последняя перед целью прямая. Может быть, последняя в твоей жизни...

Нет, все спокойно. Зенитки молчат. Изредка тьму рассекает луч прожектора.

Самолет вздрагивает, будто подброшенный сильным разрывом. Но — тишина. Облегченно выдыхаю воздух. Громадный, свинцовой тяжести шар — контактная мина, оторвавшись от фюзеляжа, устремляется вниз. Мысленно представляю, как она всколыхнет воду, хоть и на парашюте, — Тунгусский метеорит...

— Докладывать надо о сбросе, штурман!

— Извини, командир. Тишину спугнуть побоялся... [220]

В самом деле — гипнотизирующая тишина. Невольно и сам продолжаю беззвучно планировать, не нарушая ее. Но ведь должны заметить? Не мы же одни над проливом...

И — как ответ — заполыхала тьма! Ножи прожекторов, всплески разрывов...

Форсирую моторы, маневрирую, чуть не ложась на крыло.

— Усилить наблюдение!

Впереди высвечивается серебряный крестик, другой... Спустя минуту неистовый свет заливает и нашу машину.

— Командир, над проливом носятся вражеские истребители...

Это Панов заметил — за миг до того, как попали в луч. Сейчас никто ничего не видит.

Спасенье — нырнуть во мрак. Выручай, родная! До отказа выжимаю рули, моторы ревут на пределе...

Срываюсь с лезвия ножа, окунаюсь в небытие. Нет, во тьму, в спасенье...

— Экипаж, целы все?

— Ну, командир! Нагрузочка...

— Мы-то ладно, машина как не развалилась!

— Отставить разговоры! Следить за воздухом!

— Над проливом на одного из наших навалились, похоже...

Во, Панов! В такой передряге успел заметить.

— Правильно положил мину, Володя?

— В «десятку»! Как раз на траверзе Чушки. Чушку-то я признал и во тьме.

— Молодцы все!

— Вы молодец, командир!

На земле узнали: два «мессера» навалились на Бабия. Дима сумел уйти. Все экипажи выполнили задачу и возвратились на аэродром. Однако перехитрить противника не удалось: на отвлекающий удар он не клюнул. Надо менять тактику. [221]