Потом Тиб уговорила меня лечь, и я прямо в одежде рухнула на кровать и заснула – и видела сон. В этом сне Руа вместе со мной стоял на берегу голубого пруда. Был чудеснейший весенний день, мягко светило солнце, а на деревьях пробивалась нежная зелень. Я была счастлива так, как никогда в своей жизни не была я счастлива. Не было ни прошлого, ни будущего. Только синий пруд и Руа – с дразнящим смехом заглядывал мне в глаза. Но вскоре мое счастье растаяло и сменилось кошмаром. Заглянув в пруд, я увидела на его дне Сент-Клера, лежащего неподвижно с этим мертвым лицом. Даже во сне я поняла правду. Я, которая так мечтала избавиться от Сент-Клера, теперь уже никогда не освобожусь от него. Теперь меня всегда будет преследовать это бледное, мертвое лицо.
Скрип двери моей спальни мгновенно вывел меня из забвения. Это был Тиб. Когда я села на кровати и машинально пригладила волосы, она сообщила, что много мужчин ищут в реке тело Сент-Клера. Она же сообщила позже, что Крэмы уехали, несмотря на рискованное путешествие в Дэриен в такую погоду, лишь бы не оставаться в Семи Очагах; и она же сказала мне на следующее утро, что тело Сент-Клера вынесло на поверхность в Мэри-де-Вандер. Они не привезут его в Семь Очагов, сказала она. Они забирают его в Дэриен. Назначено расследование.
К этому расследованию, которое должно было быть назначено на понедельник, я подготовилась тщательно. С помощью Тиб я перешила свое черное платье, в котором должна предстать перед подозрительными и недоверчивыми горожанами, чтобы по крайней мере мой внешний вид не подвергался критике. Подгоняя и ушивая его, я думала, что это траурное одеяние было насмешкой, что это не заставит никого поверить в то, что смерть Сент-Клера разбила мне сердце.
И это подтвердилось, как только я ступила на пристань в Дэриене. Четверо мужчин с небрежно висящими через плечо ружьями тут же обступили меня. И когда я, повернувшись к одному из них, спросила, не считаюсь ли я уже арестованной, он сплюнул коричневую табачную жвачку в белую пыль и кивнул в сторону толпы, собравшейся на пристани. Оглянувшись, я увидела, что они стояли наготове, как гончие псы, и с радостью были готовы накинуться на злодейку, которая снова оказалась здесь, где когда-то так гордо проходила мимо них.
– Считайте как хотите, – сказал мой страж, – но, пока вы здесь, благодарите шерифа, что он не захотел оставить вас им на съедение.
Прямота его ответа и вид толпы, жаждущей увидеть мое унижение, ясно показали мне, какой опасности я подвергаюсь. Но не это стало причиной моего самого горького разочарования. Оно охватило меня позже, когда, подходя к лавке Ангуса Мак-Крэкина, под свист и улюлюканье, я увидела Руа. Он прислонился к дверям магазина и стоял в стороне от толпы. Его глаза смотрели на меня поверх снующих между нами голов так холодно и презрительно, будто я была уличной женщиной. Больше всего остального, что происходило вокруг, меня взбесили эти глаза. В голове у меня пронеслось: "Он согласен, чтобы я все это выносила, не подойдет ко мне и даже не помашет рукой!" И, в порыве страстного желания получить от него какой-нибудь приветственный знак, я задержалась на ходу и посмотрела прямо ему в глаза. Но, уловив какую-то слабину, волнующаяся толпа немедленно окружила меня почти вплотную, отделяемая только моими охранниками. Они была так близко, что до меня доносился запах пота и кукурузной водки. И я обратила свой вызывающий пыл на них. Я нарочно взглянула на каждого, кто совал ко мне свои физиономии. Они, должно быть, ощутили, как глубоко презираю я их, и, словно устыдившись, отодвинулись назад, чтобы я решила, что виноваты те, кто напирал на них сзади.
Я двинулась дальше с надменно поднятой головой, и, хотя толпа продолжала толкаться и не отставала, я уже не обращала на них внимания. Внутри же я чувствовала, как отчаяние забирает меня. Руа покинул меня. И эта община, грубая и чужая, должна судить меня, решить, виновна я или нет, и я почувствовала себя такой одинокой, как никогда.
Я едва помнила, как мы подошли к магазину Ангуса Мак-Крэкина и как входили в него. Помещение преобразилось. Прилавок выдвинули на середину, там восседал следователь, из сосновых досок и ящиков были сооружены ряды сидений для свидетелей и зрителей. Все места уже были заняты, и у стен стояло полно народу. Когда я шла за своим телохранителем к своему месту в первом ряду, послышался гул голосов; это были возгласы облегчения тех, кто ждал начала представления, это было голодное, жестокое ожидание жертвы, что обычно рождается в толпе.
Сначала, сидя на своем месте, я постоянно чувствовала многочисленные глаза этой толпы на себе, будто их взгляды проникают под одежду и дотрагиваются до моего обнаженного тела. Но потом я стала думать о другом. Коронер, пузатый потный человек в рубашке с короткими руками, теребил в руках пачку бумаг, что лежала на стойке, как будто эти бумаги придавали ему уверенности и значительности блюстителя закона. Его присяжные, шестеро замызганных фермеров и белых оборванцев, должны были выяснить обстоятельства смерти Сент-Клера и решить, должна ли я предстать перед судом графства. На них я даже не взглянула так как увидела, что в дверях опять появился Руа, задержался у входа поболтать со всякими бездельниками, беззаботно смеялся и щелкал своим кнутом по голенищам снег, как будто он просто зашел выпить и перекинуться шуткой со своими знакомыми в баре.
Внезапная волна движения и немедленное затишье возвестили о том, что следователь объявил о начале разбирательства. Но я плохо слышала, что он втолковывал своим помощникам и всем собравшимся. Что-то говорил о том, что это не судебное заседание, а только попытка выяснить обстоятельства смерти Сент-Клера Ле Гранда, что он требует порядка и привлечет к ответственности каждого, кто нарушит закон или помешает процедуре. Но речь его сопровождалась хихиканьем из зала, он был известен своей трусостью и пристрастием к бутылке.
Слушания проходили в ужасной обстановке, и следователь, и свидетели выражались так неформально, что никакого уважения к закону и порядку не чувствовалось. Так или иначе, было установлено, что Сент-Клер Ле Гранд являлся гражданином графства Глинн, штат Джорджия, что он скончался в том же графстве при обстоятельствах, которые следует выяснить. Его тело было вынесено на трясину Мэри-де-Вандер, и рыбак, который его обнаружил, поведал – с большим удовольствием – обстоятельства, при которых тело было найдено, и дал подробное описание этого тела.
Я чувствовала, что публика недовольна. И отлично понимала почему. Им интересно было услышать только меня, может быть, я, пересказывая им свою версию, сделаю промах, и тогда они смогут обвинить меня. И когда следователь выкликнул мое имя, наступила тишина, которая висела и тогда, когда я шла к кухонному стулу, установленному теперь у прилавка.
Эта тишина стояла и в продолжение всего моего рассказа, и никто не спускал с меня глаз. Хотя я знала, что они будут разочарованы, что я излагаю свою историю четко, но монотонно и бесстрастно, я не доставила им удовольствия присутствовать при мелодраме, что произвело бы на них более благоприятное впечатление. Но пытаться вызвать у них сочувствие, притворяться я не могла. Когда я закончила, то ощутила, как их разочарование по-детски наивно переросло в гнев, а затем и подозрительность.
Коронер, как видно, испытывал такие же чувства. Его маленькие глазки сверлили меня из-под очков, и, когда я замолчала, он задумчиво стал потирать свой сизый нос указательным пальцем, словно этим жестом хотел уверить всех, что хитрой янки его не провести.
Он важно прокашлялся. Его дружелюбный тон не мог обмануть ни меня, ни публику.
– Я понимаю, мэм, что вам пришлось нелегко, – сказал он, – но мне надо задать вам несколько вопросов, в состоянии ли вы будете отвечать на них?
Его плохо скрытый сарказм разозлил бы меня, если бы я не испытывала к нему такого презрения.
– Не стоит беспокоиться обо мне, – ответила я. – Я готова ответить на любые вопросы.
